Правила неосторожного обращения с государством

Вот черновик письма Жуковского Бенкендорфу. «…Выговоры, для Вас столь мелкие, определяли целую жизнь его: ему нельзя было стронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу, ему нельзя было произвольно ездить и по России, ему нельзя было своим друзьям и своему избранному обществу читать свои сочинения…»[382]. И еще: «Пушкин хотел поехать в деревню на житье, чтобы заняться на покое литературой, ему было в том отказано под тем видом, что он служил, а действительно потому, что не верили. Но в чем же была его служба?.. Какое могло быть ему дело до иностранной коллегии? Его служба была его перо… Для такой службы нужно свободное уединение. Какое спокойствие мог он иметь с своею пылкою, огорченною душой, с своими стесненными домашними обстоятельствами посреди того света, где всё тревожило его суетность, где было столько раздражительного для его самолюбия, где, наконец, тысячи презрительных сплетней, из сети которых не имел он возможности вырваться, погубили его»[383].

Что он сделал?

Итак, «стесненные домашние обстоятельства». 1831–1837. Среди большого света, «раздражительного для самолюбия». Под «мучительным надзором». Когда «всё тревожило его суетность». Внутри машины государства.

«Санкт-петербургский Обер-Полицмейстер, от 20 минувшего сентября за № 264, уведомил <…>, что по Высочайше утвержденному положению Государственного Совета, объявленному предместнику его предписанием Г. Санкт-петербургского Военного Генерал-Губернатора от 19 августа 1828 года № 211, был учрежден в столице секретный полицейский надзор за образом жизни и поведением известного поэта, Титулярного Советника Пушкина…»[384].

Что сделал за это время? «История Пугачева», «Пиковая дама», «Дубровский», «Капитанская дочка», «Русалка», лучшие свои сказки, «Медный всадник», «Песни западных славян», «Путешествие в Арзрум», «Анджело», десятки великолепных стихов. «Арап Петра Великого» — то, что успел. Тексты и материалы будущей «Истории Петра I». Огромная переписка, заметки — всё приготовления к будущей писательской жизни.

Последнее письмо? В 3-м часу дня, 27 января, за 2 часа до дуэли — о переводе пьес Барри Корнуолла[385].

Он всё это сделал.

Повести без конца

Мы все хотели бы сделать концовку повести о жизни Александра Пушкина счастливой. Число его томов — утроенным или учетверенным. Нам это дано лишь в воображении.

Но наши собственные повести продолжаются. И смысл происходящего — часто тот же самый. Неутомимые расхождения желаний. Быть подчиненным возрасту, любви, хлебу, теплу и молоку, но не себе. Быть иным, чем хочешь. Быть не там. Быть служащим. Быть с внушающими жалость попытками проникнуть в разум высших лиц государства. Добиться понимания. Влиться, подчиниться, выбиться, бежать, менять, меняться, быть. Ходить во фраке, когда все в мундирах. А что переживать? Свою бесценность и униженность в одном флаконе. И еще — загнанность. Так это называется. Когда ночь — бессонная и еще не закончилась рассветом. Страх небытия. Страх невозможности. Страх завершения. Смерть, которая может быть выгодна, чтобы погасить долги.

«Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, в подобном состоянии не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободной»[386].

Свободной. Быть. Свободным. Чтобы сочинять в высшем смысле этого слова. Чтобы наслаждаться любыми актами жизни. Пусть это будет — о каждом из нас.

Придумать. Частный дом с видом на Кремль

См.: Смехач, 1928, № 48. С. 8. Рис. А. Радакова

Кому-то не удается сохранить даже ручные часы в третьем поколении, а здесь целый частный дом, особняк в центре Москвы, где каждый метр — на вес золота. И в нем — внуки и правнуки.

Как это удалось? Какие гении «сохранения семейного имущества»!

Проще всего, если ты лепкой или кистью познаешь мир. Дом Веры Мухиной, дом архитектора Александра Кузнецова, дом архитектора Константина Мельникова. Они — частные. Всё это — в самом сердце Москвы.

Какой вкусный язык! «В мае 1915 года мой отец, Александр Васильевич Кузнецов, известный в Москве архитектор, купил этот дом у старой купчихи Е. А. Воскобоевой, собиравшейся уехать в Петербург на житье к сыну. Поводом для папиной покупки послужило желание поселиться где-то поблизости от гимназии Алферовой, куда поступила моя старшая сестра Эля, но в действительности главной причиной было его давнишнее, заветное желание создать дом, полностью отвечающий вкусу и потребностям его самого и всей нашей семьи»[387](И. А. Кузнецова).

И потомки там живут до сих пор.

Маленькие старые дома в поселке художников «Сокол» в Москве (ночью пятнадцать минут до Кремля) выставлялись на продажу за 3–4 млн долл.