Правила склонения личных местоимений

Все лето мы проводим с Наташей. Торчим на крыше или гуляем в лесу. Гоняем на мотоцикле, который я выкупил у Егора. Часто Миронова остается у меня ночевать. Ксюшка к ней уже привыкла. Они подружились. Я так же работаю на Егора, и мне удалось накопить приличную сумму. Хотя на Наташу я тоже трачу прилично. Она не знает, чем я занимаюсь. Я говорю, что подрабатываю в автосервисе. Ей не обязательно знать, что каждый раз, когда я прощаюсь с ней, меня могут посадить, если поймают. Зачем ей эти переживания — у нее своих проблем хватает. Все лето майор почти не появляется у нас. Это здорово. Это определенно лучшее лето в моей жизни. А потом наступает сентябрь.

В конце сентября, двадцать шестого вечером, мне звонят из больницы. Они звонят поздно и говорят, что мама умерла. Они еще что-то говорят, но я уже не слышу. Я перестал слушать после этой первой фразы. Мне просто больше ничего не надо слушать. Я беру Ксюшку, обнимаю ее, и так мы сидим всю ночь. Прямо на полу, в комнате, вжавшись в стену. В голове у меня все перемешалось и перепуталось. Не то чтобы я так расстроен смертью мамы — к этому я был, вроде, готов. Я просто понимаю, что все кончено. Я понимаю, что все мое вранье, все наши «официальные версии» теперь в один миг отправятся на помойку, а куда отправимся мы с Ксюшкой — это, вообще, большой вопрос.

Мама, ну почему? Почему ты не могла подождать хотя бы, пока мне исполнится восемнадцать? Как же так? Что же нам теперь делать? Теперь же все всё узнают. И в школе, и в детском саду, и в этих долбаных службах, которые занимаются проблемами детей. Теперь я ничего не смогу. Теперь от меня вообще никакого толку. Что же будет с нами, мама, ты не подумала об этом? Ты не думала об этом никогда. А теперь… Теперь я даже не знаю, что будет. Все разлетается на части, на мелкие осколки, которые режут меня изнутри, которые впиваются мне в мозг. Нет, я ничего не могу придумать. Я так надеялся, что ты дотянешь до моего совершеннолетия. Я так надеялся, что никто никогда не узнает.

На следующий день приезжает Катя. На следующий день к нам приходит Инна Марковна. Я не в курсе, как они узнали. Я не в курсе, как это все работает. Я поднимаю глаза — они стоят над нами. Катя плачет. Инна Марковна грустно качает головой. Ксюшка спит у меня на коленях. Я не знаю, что сказать им. Я не знаю, что я должен делать. Я не хочу ничего делать. Я хочу теперь так и сидеть в этой комнате, чтобы нас никто не трогал.

Весь день Инна Марковна суетиться, звонит куда-то, убирается, что-то делает. Весь день Катя пытается что-то мне сказать, но я не слышу ее. Я как будто под водой. Я как будто никак не могу пробиться сквозь корку льда. Я даже не знаю, хочу ли я пробиваться. Мама, ну как же ты не могла подождать до моего восемнадцатилетия! Всего-то девять месяцев.

Потом в нашем доме появляется куча людей. Они все суетятся, разговаривают, охают и вздыхают. Они ходят из комнаты в комнату, иногда заходят ко мне. Потом приходит Наташа. Она присаживается на пол рядом со мной и обнимает.

— Ты как, Ром? — спрашивает она.

— Всё, — отвечаю я.

— Что всё?

— Это всё. Всё кончено, — говорю. — Теперь все узнают, и нам с Ксюшкой конец.

— Подожди! — успокаивает Миронова. — Мы что-нибудь придумаем.

— Я придумывал несколько лет.

Вся моя ложь рухнула в одночасье. Все «официальные версии» развалились. И ощущение такое, что я стою в центре огромного скошенного поля совершенно голый. А вокруг все эти люди, все эти учителя, воспитатели, врачи, соседи, одноклассники. И все смотрят на меня, и все видят меня насквозь. Хочется убежать и спрятаться, но бежать некуда.

Все время Наташа со мной. Потом мы едем на кладбище. Тут столько людей! Откуда они все? Я почти никого не знаю. Возвращаемся к нам. Инна Марковна все приготовила. Я беру Ксюшку, и мы идем в мою комнату. Наташа следует за мной. Я так благодарен ей, но я не могу ничего сказать. Я размазан и раздавлен. Катя входит и говорит, что мне надо быть вместе со всеми.

— Кто все эти люди? — спрашиваю я. — Что им тут надо?

— Ром, это родственники… — очень неосторожно честно отвечает моя сестра.

— Пусть валят отсюда! — перебиваю я. — Пусть убираются на фиг!

Катя недоумевает и начинает зачем-то перечислять мне каких-то теть и дядь. Она зачем-то начинает называть их имена, и это меня просто взрывает.

— Какого хрена они приперлись! — кричу я на Катю. — Где они были эти два года?! Три года, черт! Где были все эти твои дяди и тети! Я никого из них в глаза не видел! Ни хрена мама была им не нужна, а теперь они приперлись и ноют еще!

Тут меня уже пытается успокоить Наташа, но тоже зря. Взорвалось, так взорвалось. Теперь главное отойти, чтобы взрывной волной не накрыло. Но Миронова, кажется, об этом не знает, поэтому кладет мне руку на плечо и начинает что-то говорить.