Правила вежливости

Пирсы близ Сороковой улицы дотягивались до самых глубоких мест в Гудзоне; вдоль каждого выстроились крупные грузовые суда. Один из них, ходивший под флагом Аргентины, а сейчас стоявший у причала № 75, выглядел как настоящая крепость, такой же серый и неприступный. На этом судне, по слухам, искали опытных моряков, и он подумал, что можно было бы попытаться закинуть удочку, вот только денег он пока что скопил недостаточно. И потом, ему хотелось еще немного побродяжничать, прежде чем устраиваться на постоянную работу. Ничего, будут и другие возможности, и другие суда, имеющие другие пункты назначения.

У пирса № 77 стоял океанский лайнер компании «Кьюнард», заправлявшийся перед плаванием через Атлантику. На День подарков[192] лайнер давал гудки, и с его верхней палубы на причал сыпалось конфетти – как раз в этот момент капитан корабля и узнал о забастовке. «Кьюнард» тут же отправила пассажиров по домам, посоветовав пока оставить чемоданы на борту, поскольку с этой забастовкой наверняка разберутся максимум через день. Но и теперь, пять дней спустя, в роскошных отдельных каютах коктейльные и вечерние платья, корсажи и пояса чего-то ждали в призрачной тишине – словно костюмы на чердаке оперного театра.

У пирса № 80, самого длинного на Гудзоне, не было ни одного судна. Этот пирс уходил так далеко на середину реки, что походил на первый пролет некоего нового хайвея. Он дошел до самого конца пирса. Остановился. Вытащил из пачки еще одну сигарету, закурил, щелкнув зажигалкой, и, повернувшись лицом к городу, прислонился к штабелю упаковочных клетей.

Отсюда он видел и необъятное небо над городом, и склады, и таунхаусы, и торчащие среди них небоскребы – всю ту огромную часть города, что простиралась от Вашингтон-Хайтс до Бэттери. Почти в каждом окошке и в каждом здании мерцал свет, казавшийся каким-то призрачным, едва заметным – словно его вырабатывали духи тех живых существ, что находились внутри, или, может быть, некие действия этих существ, их ссоры, их прихоти и слияния. Но среди этой неяркой мозаики тут и там попадались окошки, которые, казалось, горели чуть ярче и более ровно – это были окна тех немногих, кто всегда действует уверенно и целеустремленно.

Он выбросил окурок, но решил еще немного постоять здесь, несмотря на пронизывающий холод.

Ибо, сколь бы суровым ни был ветер, отсюда Манхэттен казался поистине чудесным, невероятным и обещал так много, что хотелось стремиться туда всю оставшуюся жизнь, но так никогда и не добраться.

Эпилог Мало избранных [193]