Правила вежливости

Мы знали того грубоватого старого джентльмена, который стоял за барной стойкой в клубе «Мори» в Нью-Хэвене. Мы знали, как скучны посетители «Мейдстоуна»[117]. Мы знали всех этих Добсонов, Робсонов и Фениморов. Мы знали, что значит «перекинуть парус», и нам было прекрасно известно, чем Палм-Бич отличается от Палм-Спрингз. Мы легко отличали вилку для жаркого от вилки для салата и от той специальной вилочки с загнутыми зубцами, которой выковыривают зернышки кукурузы, когда ее подают целым початком. И друг друга мы все так хорошо знали…

Вот тут-то и таилось первое из неявных преимуществ моей работы в «Пембрук Пресс»: ощущение возросшей уверенности в себе. Для молодой женщины зарплата в «Пембруке» была столь ничтожной, а профессиональные перспективы столь жалкими, что другим сразу же становилось ясно: ты согласилась на эту работу, потому что с легкостью можешь это себе позволить.

– Ты у кого работаешь? – еще в такси спросила одна из девушек.

– У Натаниэла Периша.

– О, блеск! А откуда ты его знаешь?

Откуда я его знаю? Сказать, что мой отец и мистер Периш вместе учились в Гарварде? Или что моя бабушка и миссис Периш в детстве проводили летние каникулы в Кеннебанкпорте? Или что я в течение целого семестра училась во Флоренции с племянницей Периша? В общем, детка, можешь выбирать сама.

Дики теперь стоял, держа в руках воображаемое рулевое колесо. Он бешено вращал глазами, указывая туда, откуда якобы доносился звон колокола на бакене, и декламировал:

Стала Эола Юнона молить такими словами:
Дал тебе власть родитель богов и людей повелитель
Бури морские смирять или вновь их вздымать над пучиной.
Ныне враждебный мне род плывет по волнам Тирренским,
Морем в Италию мча Илион и сраженных пенатов.
Ветру великую мощь придай и обрушь на корму им,
Врозь разбросай корабли, рассей тела по пучинам![118]

Он цитировал Вергилия стих за стихом, идеально соблюдая цезуры. Хотя можно было, конечно, заподозрить, что умение Дики цитировать классическую поэзию связано не с любовью к литературе, а, скорее, с механическим заучиванием стихов в подготовительной школе; просто эти выученные наизусть строки пока еще не совсем стерлись в его памяти, но со временем непременно сотрутся.

Дженни зааплодировала, и Дики, церемонно поклонившись, столкнул стакан с джином прямо на колени Роберто.

– Mon Dieu, Роберто! Надо быть половчее, старик!

– Половчее? Да ты испортил еще одну пару моих замечательных штанов цвета хаки!

– Да ладно, у тебя их на всю жизнь запасено.

– Сколько бы у меня их ни было запасено, я требую извинения!

– Ну и получишь!

Дики поднял палец, изобразил на лице серьезно-покаянное выражение, открыл рот…

– Пенси!

Мы дружно обернулись, чтобы посмотреть, кто это такой. Оказалось, еще один представитель Лиги Плюща. В дверь он вошел, держа под руки двух девушек.

– Боже мой, Дики Вандервайл! А кто это с тобой?

Да, Дики был поистине гением общения. И явно испытывал гордость и ничем не замутненный восторг, когда ему удавалось так переплести нити своей жизни, чтобы, если ему вздумается, потянуть за любую, и все его друзья и друзья его друзей незамедлительно появятся у него на пороге. Собственно, для таких людей, как он, Нью-Йорк и был создан. И если уж ты попадал в объятия такого человека, как Дики Вандервайл, то очень скоро знал в Нью-Йорке почти всех; или, по крайней мере, всех белых и богатых людей моложе двадцати пяти лет.

Когда часы пробили десять, мы по настоянию Дики перебазировались в Йельский клуб, чтобы иметь возможность съесть по гамбургеру, пока не закрылся гриль. Усевшись вокруг старого деревянного стола, мы пили выдохшееся пиво прямо из стаканов для воды, и снова было множество неприличных анекдотов и бесконечные соревнования в остроумии. В этом клубе оказалось еще больше знакомых лиц, еще больше молниеносных знакомств, еще больше притворства, еще больше высокомерия, еще больше сладостных воспоминаний.

– Да-да, мы ведь уже и раньше встречались, – заявил один из только что прибывших, когда Дики меня с ним знакомил. – Помните, мы с вами танцевали пару раз у Билли Эберсли?