Правила вежливости

Когда фотограф Виттерс рысью рванул назад, в спасительную тьму проявочной, Тейт три раза быстро нажал на кнопку, и у меня на столе три раза прозвонил звонок; это означало: зайдите ко мне. Я встала, оправила юбку, взяла ручку и блокнот. Когда я вошла к Тейту в кабинет, он резко повернулся ко мне от стола с эскизами и каким-то особенно высокомерным тоном спросил:

– Вы не находите, что сегодня я надел галстук более подходящей расцветки, чем обычно?

– Нет, мистер Тейт.

– А как вам моя новая стрижка? Разве она не производит лучшего впечатления?

– Нет, сэр.

– В таком случае, не появилось ли сегодня в моей внешности хоть что-то, предполагающее, что мне более, чем, скажем, вчера, интересно было бы услышать мнение, высказывать которое я отнюдь не просил?

– Да нет, я ничего такого не заметила.

– Что ж, приятно это слышать.

Он снова повернулся к столу и наклонился над ним, опершись о край обеими руками. На столе были разложены десять разных фотографий Бетт Дэвис[141], явно сделанные без ее ведома миниатюрной фотокамерой: Бетт в ресторане; Бетт на игре «Янкиз»; Бетт, идущая по Пятой авеню, затмевая все на витринах. Тейт отодвинул в сторону четыре снимка, сделанные, видимо, в течение нескольких минут. На них Бетт была с мужем, и с ними еще какая-то пара помоложе; они ужинали в отдельном кабинете какого-то клуба. На столе стояли полные окурков пепельницы и пустые бокалы. А из еды остался только ломоть торта с зажженной свечкой; тарелка с ним стояла перед старлеткой.

Тейт неопределенным жестом указал мне на фотографии и спросил:

– Вам какая больше нравится?

На одной из них виднелись следы карандаша – видимо, по этому контуру Виттерс предлагал ее обрезать. Здесь свеча на торте была только что зажжена и обе пары улыбались прямо в объектив, как на рекламе сигарет. Я заметила, что один из снимков явно сделан несколько позже, хотя и в тот же вечер. На нем Бетт предлагала этот последний кусок торта молодому мужчине, сидевшему с ней рядом, а жена этого мужчины, прищурившись, смотрела на них обоих злобно, как гарпия.

Я подала Тейту именно эту фотографию.

Он сочувственно покивал, похоже, соглашаясь со мной.

– Фотография – забавная вещь, не правда ли? Она мгновенно улавливает всю ситуацию целиком. Но если отвлечься и хотя бы на пару секунд приоткрыть затвор, изображение тут же засвечивается. Мы воспринимаем собственную жизнь как последовательность неких действий и достижений, как некий поток постоянно меняющихся стилей и мнений. Однако фотограф за шестнадцатую долю секунды способен не просто остановить эту последовательность, но и внести в нее непоправимые разрушения.

Он посмотрел на часы и жестом пригласил меня сесть.

– У меня есть десять минут. Набросайте письмо.

Письмо было адресовано агенту Дэвис. Мистер Тейт выражал глубочайшее уважение к знаменитой актрисе и ее мужу и восхищался тонкостью их выбора – ведь этот день рождения они, должно быть, отмечали в «Эль Марокко». Он попросил об интервью. И лишь после мимолетного упоминания о неких переговорах и возможном контракте с фирмой «Уорнер Бразерс» позволил себе как бы в скобках намекнуть на то, что он, как ему показалось, видел Бетт Дэвис в одном маленьком приморском городке, причем в такое время, когда сезон давно закончен. Мне он велел оставить напечатанное письмо у него на столе, схватил свой портфель и сказал, что едет отдыхать, считая, видимо, что больше никто в редакции отдыха пока не заслужил. Возможно, он все еще сердился на Виттерса, а может, виноват был плохо работающий кондиционер, но, так или иначе, это письмо оказалось на целый абзац длиннее, чем обычно, Тейт слишком часто использовал глаголы в повелительном наклонении, а прилагательных было так много, что это бросалось в глаза.

Когда мы с Элли – как всегда выждав пятнадцать минут – вышли из здания, на улице оказалось так жарко, что Элли даже отказалась после супа съесть ломтик торта. Мы с ней расстались на углу, пожелав друг другу всего хорошего, и я, как обычно, вернулась в кафе и переоделась в туалете. На сей раз я надела черное бархатное платье, а волосы повязала ярко-красной лентой.

* * *

В тот первый вечер, когда мы с Уоллесом играли у меня дома в карты, он сказал мне, что виделся со своим адвокатом для оформления доверенности на все свои капиталы. Почему? – спросила я, и он сообщил, что двадцать седьмого августа уезжает в Испанию, чтобы присоединиться к армии республиканцев.

И он не шутил.

Наверное, мне не следовало бы так уж удивляться. Самые разнообразные представители молодого поколения стремились поучаствовать в той войне, что разгорелась в Испании, – некоторые считали это модным, других влекла любовь к риску, но большинство ехали туда из соображений здорового, но в данном случае несколько неуместного идеализма. Что же касается Уоллеса, то он к тому же был уверен, что ему в жизни дано слишком много.