Правила выживания в Джакарте

То ли два нежных женских тембра, то ли пустота на месте схлынувшего адреналина, то ли шуршание дороги под колесами такси — что-то из этого так сильно убаюкивает Кирихару, что он понимает, что Рид затих, только когда сам пытается проморгаться на светофоре.

Мимо мелькают ночные фонари, часы над магнитолой светятся — три пятнадцать, пахнет полиролью для пластика и морским освежителем воздуха. Рид кажется расслабленным: он откидывается на сиденье и молчит. Кирихара смотрит на его профиль, весь в синяках и порезах, лежащую в платке левую руку, которую он же и прострелил, и спустя секунду замечает: Рид спит.

— И чего ты смотришь? — устало бормочет Рид.

Ладно, Кирихаре показалось.

Рид тем временем открывает глаза и говорит:

— Нет, не так. — Зевает и спрашивает: — Любуешься?

Голос у него не менее сонный, каких бы интонаций он ни пытался в него подпустить. В темноте салона видно слабо, но глаза у него слипаются.

— Спи, — отмахивается от его глупостей Кирихара, отворачиваясь к своему окну.

Они проезжают по неосвещенному переулку, так что Кирихара не уверен, кажется ему или нет, но Рид вроде бы улыбается и точно ничего не говорит. Только заваливается в угол, уткнувшись подбородком в грудь, и спустя минуту Кирихара слышит тихое сопение-похрапывание.

Город разворачивается за окном ультрамариновым кино. Кирихара проматывает в голове прошедший день — ощущается длиннее, чем вся его жизнь до него. В какой-то момент он все-таки засыпает, и из сна его выкидывает, когда они выезжают за пределы вымощенного гладкими дорогами центра.

Машину подкидывает на ухабе. Кирихара открывает глаза — а через минуту снова проваливается. И так раз за разом, раз за разом, раз за разом. Периодически он проверяет Рида, и Рид оказывается из тех, кто может спать под турбиной самолета: джакартовские дороги ему нипочем.

Разбудить его все-таки приходится: они приезжают. Восточный Пьерджанг, Раанда с двумя А подряд оказывается из вечно неспящих районов: за высоким бетонным забором ярко светятся фонари.

— Не заставляй меня рыться в твоих карманах, — Кирихара тормошит Рида за плечо — за то, которое целое.

В итоге Рид вытряхивает мятые купюры в ладонь таксисту, и они оказываются на ночной улице.

— Слушай, тут такое дело, — говорит Рид, разворачиваясь к нему, — а ну-ка верни пистолет.

— Ты серьезно? — Кирихара поднимает «Глок» на уровень плеча и держит его, обхватив, не за приклад. — Я ведь уже объяснил…

Это звучит почти как оправдание, а потому в голове назойливо стучит отбойный молоточек, напоминая, что он этому парню никто и звать никак, так что и нечего перед ним расшаркиваться.

Рид улыбается, но глаза у него серьезные, когда он протягивает руку:

— Объяснил, — и голос его звучит довольно жестко, — но пистолет все равно отдай.

И Кирихара понимает этот вполне очевидный намек: ты настолько классный, что я готов носиться за тобой по всему городу, но еще ты два раза чуть не убил меня, так что оружие я тебе не доверю, извини. Кирихара вспоминает его взгляд на автомобильном заводе, вздрагивает и протягивает рукояткой вперед, хотя внутреннее упрямство и появившаяся привычка делать назло твердят не отдавать. Он их не слушает, но внутри колет какая-то детская, иррациональная обида.

Какого черта.

Рид машет рукой куда-то в окно пропускного пункта, проводит минуту, пытаясь вспомнить код на электронном замке, и в итоге они прорываются через калитку, не совершив ни одного звонка. В четыре часа ночи по Раанде ходят редкие мужчины и женщины, но в целом здесь пусто. Они идут в больше сонной, чем неловкой тишине, пока не сворачивают на совсем пустынную улочку.

— Вот ты гд… — Диего Боргес, в шлепках выходящий на освещенную уличными фонарями террасу, так и замирает. — Чт… Чувак! Что это, блин, — он тычет растопыренными пятернями прямо в Кирихару, — такое?

— Я предупредил Салима, что приеду с ним, — машет рукой Рид. — Все в порядке.

— А мы разве не должны его убить?!

— Ох, Бо, после того что он вытворял этой ночью, его просто нельзя убивать, — заверяет его Рид.

Кирихара молча пялится в загорающееся в доме окно, и на его силе воли можно «Титаник» поднять со дна Атлантики. Активно жестикулирующий Боргес, проходящий все промежуточные стадии от шока до недовольства, не унимается:

— Мадре Мария! — Боргес прижимает лапищи к груди. — Да он соблазнил тебя!

— Не говори так про него! У нас любовь! — патетично восклицает Рид с абсолютно бесстрастным лицом.

Он их сдаст. Обоих. Просто сейчас возьмет, позвонит в Картель и сдаст с потрохами — пусть приезжают и разбираются.

— Я тебя предупреждаю, от таких мужиков ничего хорошего не жди!

— Да что ты понимаешь в мужиках!

— Вы чего орете под окнами в четыре часа ночи?! — хлопает кто-то дверью наверху крыльца. Кирихара поднимает голову: у святого отца Салима неожиданно загипсована рука и ожидаемо мрачное лицо. — Охренели?

— Мы охренели, — покладисто соглашается Рид. И Боргес тут же его поддерживает:

— Братан, а как он догадался?

Детский сад, безумие, Джакарта: Эйдан Рид и Диего Боргес.

Затем Салим, игнорируя этих двоих, переводит взгляд на Кирихару и цыкает: