Правило правой руки (сборник)

Тогда я повёл их за хату. Там в том месте, где я лежал, как бревно, вся трава была сгоревшая, а сбоку валялась пила. Пила была в крови и в одном месте в ней не хватало трёх зубьев.

– Это, – сказал я, – тут вы меня за ребро зацепили.

Хлопцы опять ничего не сказали. Тогда мы вернулись к тем брёвнам и я стал их ощупывать и слушать, не стучит ли в котором сердце. Но ни в одном не стучало. Тогда я в разных местах потыкал ножиком, но нигде крови не было. То есть, подумал я, нам самим тут на месте не справиться, а надо будет тащить брёвна в город, может, там найдётся кто-нибудь, кто сможет вернуть им людское обличие. Но, тут же подумал я, сейчас, втроём мы ничего не сделаем, тут нужно много народу, чтоб эти бревна сперва перетащить через болото, а потом ещё хотя бы до корчмы. И тогда я решил так: надо этих бывших проверяющих как-то уважить, ведь это же почти что люди, и велел устроить над нами навес, чтобы их хотя бы дождём не мочило. Хлопцы с навесом быстро справились, а я ещё достал из торбы карандашик, подписал все бревна и поставил на них номера. Больше нам там делать было нечего и мы пошли обратно – через огород к болоту и там по той тропке, по тому бугру. Время было уже за полдень, солнце зашло, опять полезли комары. У меня на душе было гадко, что я, думал, сделал, ничего – ведьму не поймал, проверяющих не расколдовал, беглых хлопов не нашёл – ни одного! Осталось ещё только, думал, чтобы Гамон наших коней не усмотрел, а не усмотрит – я с ним долго чикаться не буду, а сразу кнутом его, кнутом!..

И только я так подумал, как слышу – Савка закричал:

– Пан! Пан! Смотри!

А Савка шёл передо мной, и я смотрю на Савку. А он кричит:

– Гришка утопился! Только что! Вот так руки поднял – и пропал!

А Гришка шёл перед Савкой, я его из-за Савки не видел. А теперь Савка ко мне повернулся и показал перед собой – на чёрную воду, на ряску…

И вдруг тоже – только успел крикнуть «О!» – и руки поднял и в дрыгву! И теперь там, где только что стоял Савка, тоже только одна чёрная вода! Ат, гадко как! Я только руку поднял, только начал персты составлять…

Как чую: а мне не на чем стоять! Бугор подо мной проваливается! Я сейчас, как Савка с Гришкой, утоплюсь! Э, нет! И я как развернусь и как кинусь обратно! Бегу по тому бугру, бугор подо мной тонет, я по нему чуть успеваю, я уже даже не бегу, а уже, можно сказать, лечу, ног под собой не чую! И выбежал! Нет, даже, скорее, вылетел на берег! Дух перевёл, руки поднял…

А рук не видно! Как это? Я глянул на себя… А и меня тоже не видно! Ничего! Ни сабли, ни торбы, ни ног! Я наполохался, начал себя хватать!..

А чем хватать? Нет меня! Нет у меня рук, нет ног, нет головы, осталось только, я не знаю, как это назвать… Одно только понятие, что ли, что это здесь я. Хотя меня здесь нет. Есть только понимание, что это я и этот я здесь.

И вдруг закричал петух. Я обернулся на крик, вижу – а это оттуда, где деревня. Деревня как деревня, небольшая, в одну улицу, хаты чёрные, крыши соломенные, жёлтые, собаки брешут, коровы мычат. А вот в огороде стоит баба, чёртова, я её сразу узнал, и смотрит на меня из-под руки. Неужели, думаю, она меня заметила? Меня же как будто и нет! А вот она видит, ведьма! И, мало этого, стала мне рукой махать! А после стала пританцовывать, кружиться, как тогда после горелки в хате, а вот опять пошла кругами. Кружила, кружила – и закружилась за хату. И пропала. Но, вижу, кто-то из деревни на телеге выехал, а вон бабы в поле жнут. Я начал их считать…

И бросил. И вот я стою… Или, правильней, вишу над землёй, как дым, и думаю, что меня сейчас никто не видит. Если бы лежал бревном, то видели б. И был бы цел. А так сейчас ветер подует – и меня не станет.

Пятьдесят шагов вперёд…

Я человек нездешний. Да здесь все нездешние, все откуда-то пришли. А я бы и не приходил, но меня привели. А было это так. Однажды к нам в деревню, в наш панский палац, до нашего пана, приехал пан войсковый комиссар, наш пан сразу вызвал своего подпанка – пана каштеляна, и тот привёл к нему в палац нас, семерых молодых крепких хлопцев, и велел тащить у него из кулака соломинки. Я вытащил самую длинную. Пан войсковой комиссар засмеялся и сказал:

– О, самый меткий! Беру!

Наш пан сразу позвал цирюльника, тот меня наголо побрил – и меня отдали пану войсковому комиссару. Когда пан войсковый комиссар выводил меня из панского палаца, во в дворе уже стояли наши деревенские, а впереди всех – моя родная матуля, а рядом с ней моя невеста Хвеська. Матуля сразу кинулась ко мне и хотела дать мне шапку, чтобы голова не мёрзла, но пан комиссар строго сказал, что она, что ли не видит, что я бритый наголо, а это значит, что я уже больше не хлоп и хлопских шапок мне носить нельзя. После он поворотился к Хвеське и прибавил, что чего она воет по мне, у меня теперь всё будет хорошо и таких девок как она – хоть завались! Хвеська завыла ещё громче, а пан комиссар сел на коня, велел мне идти рядом и не отставать, и, таким чином, привёл (он говорил: «доставил») меня в город, в тамошнюю главную казарму.