Право на меч

– Сир, но разве же бастион не выглядит, – он поджал губы, подбирая слова, – хлипко?

То, что видели мои новобранцы, в упор не замечал командир похода и его сотники.

– С нами пойдет господин Эйв, – неуверенно сказал я.

«Не то чтобы от этого камни сделаются прочнее и лучше встанут на свои места».

Отряд совсем погрустнел.

– Таков приказ, – я дернул плечом. – Эйв Теннет хочет видеть нас в первых рядах.

«Вместо мантелетов, не иначе», – промолчал я.

«Ту-у!» – загудел рог на западе. Значит, Маркель со Стефаном уже занялись последней башней.

– Как поднимемся на стену, не останавливайтесь, – сказал я очевидную вещь. Потому что больше сказать было и нечего.

Вблизи бастион казался совсем древним. Серый камень, поросший зеленью у основания, обтесанные жилы земли со своей скверной историей – древнее, чем сама Восния. Казалось, что все это я уже видел когда-то. Что уже стоял здесь, не в силах сделать шаг вперед, и камень поглощал свет, и небо давило на плечи. Кругом сырость и туман, берег мертвых…

На стене у бастиона оставили совсем немного людей. Бато изматывал нас, старался перебить как можно больше, отправив на смерть как можно меньше. Арифметика, ничего сложного. Здесь не нужно знать толк в конкоре. Простые правила: жизнь или смерть.

Первый шаг всегда дается сложнее всего. Особенно при штурме. Потому что знаешь: стоит шагнуть и пути назад уже не будет.

– За мной, – выдохнул я и повел людей во двор.

– Вперед, – заголосил подручный фанатика, умудряясь разборчиво командовать даже в шлеме, – за господина Эйва!

И толпа ожила. Без мантелетов, без подъема в гору солдаты бежали так шустро, что я очень быстро оказался сначала в третьем, а затем – в четвертом ряду.

Стрел сыпалось в разы меньше. Арбалетные болты летели только с донжона, и то, судя по звукам, стрелять предпочли в сотню Маркеля у западной башни. Солдаты падали, кричали от боли или безмолвно умирали, утопая лицом в грязи. Каждый шаг мог стать последним.

Лестницу разместили по уму: ближе к донжону, как можно дальше от вторых ворот. Лишний крюк под жалами стрел.

– Давай! Поднажми! – кричал неведомо кому подручный Эйва. Я заметил, что их стало гораздо меньше после вчерашней стычки.

Стрелы летели из каждой бойницы в донжоне – целились даже с бруствера под крышей, там, где хлопал на ветру болотный флаг. Бастион работал вполсилы. На узкой внутренней стене поблескивали копья и ободы щитов.

Не было времени считать потери, шаги до стены, вражеских стрелков или смотреть по сторонам. Зазеваешься – и ты мертвец. Весь мир сжался до двух точек – ступеней на внутреннюю стену и извилистого пути к ним.

Падали солдаты, падали стрелы, жар дыхания возвращался от забрала. Ноги гудели от второго дня беготни, но я не чувствовал ни усталости, ни боли, ни жары.

Есть только дело, которое я поклялся завершить. Все остальное – роскошь.

Ступени наверх, к брустверу, приближались. Я уже видел сколы и потертости на основании. А еще увидел охрану при стенах. Ловкач пригнулся на бегу, поднырнув под чужим копьем, и всадил клинок в бедро защитника.

– Ау-у! – закричал тот, но мучения его быстро кончились. Глефа Эйва или его подручного – не разберешь за спинами! – оборвала крик.

– Дави! – кровожадно заверещал высоким голоском какой-то из моих новобранцев.

Защитники полетели с лестницы, захватив с собой всего пару наших солдат. Эйв пробился к самому верху стены, и я в такой же спешке поднялся по ступеням, чтобы не потерять фанатика из вида.

На стене плотным строем жалась последняя охрана замка. В отличие от стрелков, этих приодели в кольчуги, а некоторым выдали нагрудники. Выдали, конечно, не всем. Безусый молодняк – чьи-то сыновья, еще недавно не знавшие, с какого конца держать булаву, – яростно косился на нас. Они не отступали. Дюжина чьих-то детишек, которая могла бы уцелеть. Ради которых старому ослу стоило бы оставить чертов замок и поменять флаг…

– За родной край! За господина Бато! – заверещал смельчак без шлема и бросился к нам, подняв топор.

Я положил ладонь на керчетту. Дети, подростки, взрослые. Так сложилось, что нам предстояло биться на стене. Так сложилось, что за последние два года мои руки по локоть в крови. Неизбежность, злой оскал судьбы, случай. Но уж что я точно выбрал сам, без чужой указки – так это хорошо работать с мечами.

Я потянул клинок из ножен – тот вышел легче, чем обычно движется тяжелая сталь. Меч показался во всей красе. Зазубрины на лезвии, стертая кромка, изящный дол и такое же заточенное острие. Моя память.

Керчетта всегда помнила, для чего ее зовут. Пальцы сжали рукоять, и сталь откликнулась – описала дугу, опередив выпад врага.

– Агха-а-а, – заревел тот, задирая распоротую руку, обливая нас собственной кровью.

И все наполнилось смыслом. Одна цель. Ничего лишнего. Железо, кровь, новый крик боли. Родная стихия от стены до стены. Гул битвы – музыка клинка.

Мы ворвались в стан врага, как зубило плотника входит в мягкую ольху. Вместо стружки в стороны полетели обрубки, срезанные пальцы, осколки костей и тела солдат: их сваливали за бруствер, попирали ногами, добивали или бросали умирать.