Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Дай искупить измену ту,

Жить помоги мне? (3,484).

Скажем, к слову, забегая вперёд, что в терминологии Андреева дуггур есть один из демонических слоёв, в котором жизненные силы обитателей восполняются энергией похоти человечества.

Имеющая биографический подтекст поэма о погружении в адскую стихию несёт в себе и ощущение непрощаемости греха. И это ощущение заключено в строки, обозначенные как «Саморазрушение»:

Когда я холодно расторг

Завет, хранимый испокон,

О нет: то не был низкий торг

За право на самозакон.

Я твёрдо знал: возврата нет.

Есть горечь сладкого стыда,

Хмель наслаждений, волны бед,

Размах восстанья, ночь Суда.

Я знал, что глубже всех страстей

Есть Дно, откуда нет вестей,

Где так блаженно жмут тиски

Неискупляющей тоски.

Давно иссяк бы самый ад,

Когда бы не таило зло

В себе сладчайшей из наград

От спуска вниз, во мрак, на тло.

«Есть упоение в бою

И бездны мрачной на краю…»

Не на краю, а в глубине

Восторг последний мнился мне (3,455).

Здесь лирический герой Андреева превосходит пушкинского Вальсингама в дьявольском соблазне, устремляется туда, где, по его убеждённости, уже не может быть прощения, но обретается «сладчайшая из наград»— погружение в абсолютное зло. Мог ли он одолеть в себе это? Вот почему мы изначально не можем отказаться от сомнений.

Конечно, душа всегда тянется к свету, к надежде. И надежда сопряжена с обращением к Тому, Кто единственно может простить и спасти. Одно из глубоко духовных состояний выявляется поэтом в главе «Двенадцать Евангелий», включённой в третью часть поэмы, в ту часть, которая имеет красноречивое название «Похмелье». Содержание этой части — страдание, раскаяние, сомнение, размышление о тайнах Господнего попущения злу… И вот — приход в храм во время чтения «двенадцати Евангелий», то есть чтения двенадцати отрывков из Четвероевангелия, в которых повествуется о событиях Страстной седмицы, от беседы Христа с Апостолами на Тайной Вечери до утверждения иудеями печати на Гробе Господнем. Поэт раскрывает своё глубокое переживание евангельских событий, пробуждающих в нём надежду и веру.

Прохожу со свечкою зажжённой,

Но не так, как мальчик, — не в руке—

С нежной искрой веры сбережённой

В самом тихом, тайном тайнике.

Умеряя смертную кручину,

Не для кар, не к власти, не к суду,

Вот теперь нисходит Он в пучину—

К мириадам, стонущим в аду (3,487).

Будет ли возведена из ада и душа падшего поэта?

Он молит, глубоко и неложно, о защите души от возможных падений:

Без небесных хоров, без видений

Дни и ночи тесны, как в гробу…

Боже! Не от смерти — от падений

Защити бесправную судьбу (3,487).

Однако завершается всё католической молитвой «Звезде морей» (3,489), молитвой моряков к Богоматери. Да, христианской, но уже отдаляющей от Православия.

Очевидно: он искренне сознавал свой поэтический труд служением Богу. Но наша обязанность — непредвзято убедиться в истинности или ложности убеждений поэта. Одолел ли он соблазн? Православен ли он, как то утверждают многие его почитатели, даже из числа православного духовенства, или поддался прелести, которая ведь на то и прелесть, чтобы несомненно казаться духовным постижением и возвышением?

Чтобы ответить, необходимо установить истинный критерий оценки. Искать же критерий должно лишь в сказанном не человеком, но Богом. Собственно, и искать долго не нужно, ибо всем известно (а мы лишь в который раз повторим):

«Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их» (Мф. 7, 15–16).

Итак: необходимо сознать тот результат, к которому приведёт принятие мистической системы Андреева. Если, конечно, воспринимать её всерьёз, а не ради эстетического переживания самой поэзии. Впрочем, эстетическое тоже не безразлично к духовному результату своего воздействия.

Чтобы выявить результат, плоды— нужно прежде познакомиться с этой системой, хотя бы с самыми общими её особенностями.

Если упростить все мистические нагромождения Андреева, то останется как будто такая схема: добро борется со злом, в эту борьбу включено всё мироздание, весьма многослойное по структуре своей, всё связано со всем, мистические силы высших и низших слоёв определяют любые процессы, совершающиеся внутри этой борьбы.

Можно спросить: что здесь нового? Стоило ли тратить силы воображения и время ради создавания всей этой многоструктурной системы? Стоила ли игра ума целой жизни? Очень часто Андреев как будто лишь в иных терминах передаёт вероучительные основы именно христианства. Зачем? Не проще ли было придерживаться строя уже устоявшихся богословских терминов?

Прежде всего: это не игра ума, как представляется на первый поверхностный взгляд. Для писателя это результат некоего откровения. И для всей системы такого откровения, содержащей в себе совершенно новые понятия, только внешне совпадающие с христианскими, понадобилась, разумеется и новая система терминов.