С его лучом,
Я слышал вновь — Твори и страждуй!
Тоскуй!.. — О чём,
О ком сумел бы тосковать я,
Как о тебе,—
Слиянье, тождество, объятье
В одной судьбе?
Твори меня! Учи, не медли,
Рвать помоги
Узлы грехов, деяний петли,
Ночей круги.
Тебе сойти мной было надо
Вниз, в прах, на дно.
А кто ты — Атман, дух, монада—
Не всё ль равно? (1,104–105).
Человек становится объектом творения собственного высшего начала, имя которого (а следовательно, и сущность) делается в какой-то момент безразличным. Но это раздвоение разрушает личностное начало, дробит в перевоплощениях — и не обессмысливает ли тем? За грехопадения именно шельт, оболочка человека, опускается в слои возмездия, тогда как монада, творившая эту оболочку, греха на себе не несёт и остаётся пребывающей в верхних слоях. Не означает ли это: именно обессмысливания личностного начала?
Для Андреева нет сомнений во многих перевоплощениях его собственной души. Так, в «Розе мира» он повествует о своих прежних жизнях, память о которых хранится в нём. Для многих, заметим, такие свидетельства становятся прямым доказательством странствия душ во времени через века и тысячелетия. Однако нетрудно догадаться, что здесь всего лишь простенький фокус, при помощи которого лукавый улавливает доверчивые наивные души: будучи существами мира духовного, бесы обладают неограниченным знанием прошлого (будущего, повторим, они не ведают), и вложить любое воспоминание в податливое сознание мистически незащищённого человека — для них труда не составит.
Особенно важной для метаистории становится реинкарнация
Среди монад выделяются
Наличествуют также некие сущности и образования, не имеющие монад, но обладающие волей и сознанием, —
Любопытна, к примеру, функция кароссы Дингры, стремящейся к умножению русского начала в мире. Она есть нечто среднее между богиней сладострастия и охранительницей телесного родового состава народа:
Всюду, где сблизились двое — она же
Взор свой, колдуя,
правит
вниз—
Цепь родовую ваять:
на страже
Вечно творимых телесных риз!
Буйные свадьбы,
страстные игры,
Всё — лишь крепить бы
плоть
страны,
Плоть!.. — В этом воля
кароссы Дингры,
Смысл её правд
и её вины.
Каждый ранитель
русского тела,
Каждый губитель славян—
ей враг,
Каждого
дланью осатанелой
В снег зароет,
смоет в овраг (1,222).
И таковые есть у каждого народа, и все лишь выражают в своей малой мере некое глубинное начало мира:
— Эта каросса — только аспект
В данном народе, в данной стране
Сущности,
общей
в их глубине (1,223–224).
Вершиною и сердцем Шаданакара является