Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

В поэзии Николаевой с годами нарастает то, что определяет мировидение поэта и всё более становится основным содержанием этой поэзии: ощущение постоянного присутствия Творца в творении. Понимать эту истину как будто несложно, но жить ею удаётся немногим.

…и уже вопрошает Хозяин мой, пришедший за виноградом:

— Когда вы просили есть — разве не ели?

И просили пить — разве не пили?

И когда блуждали впотьмах — разве Я не был рядом?

Когда вы блуждали впотьмах — разве Я не был рядом?

Когда вы отказывались от своих трудов — разве был далеко Я?

Когда вы кичились болезненным горделивым нарядом,

кивая на лучшие свои чувства — “шизофрения” и “паранойя”?

Когда вы открещивались от Меня средь брани и чада,

когда скликали тучи к себе и гибли под градом,

разве Я не был с вами, о трижды безумные чада?

…И замираешь под пристальным всевидящим взглядом.

Опора на известную притчу о Хозяине виноградника (Мф. 21, 33–41) здесь очевидна. Автор как бы расширяет покаянное чувство восприятия притчи, ощущая возможный упрёк Хозяина и на себе.

Именно всеприсутствие Божие создаёт неповторимость каждой личности, несущей в себе, пусть и в искажённом виде, Его образ и подобие. Каждый ли из нас помнит об этом, тщеславно помышляя о себе?

«Говорят, человек штучен и неповторим. Никогда на свете не было такого же человека и не будет впредь. Только тот, кто любит его, понимает, что это — так.

И если не было бы Того, Кто способен это вместить, каждого человека знать по имени и в лицо, — суетна была бы вся эта бурлящая пестрота, сдерживаемая общими именами Петров и Павлов, Лазарей, Марий, Марф».

Это из цикла стихов в прозе «Апология человека». Мысль поразительно глубокая. Это осмысление бытия человека через бытие Божие, через Благую весть о мире: недаром здесь использованы столь значимые новозаветные имена. И имя каждого человека как бы включено теперь в этот знаменательный ряд. Все равны во Христе, и все неповторимы в Боге: именно через Его пребывание в каждом и пребывание каждого в Нём.

Ещё важно: всеприсутствием Бога совершаются все дела на земле. Так, искусный целитель («Исцеление»), применивши своё мастерство, отступает, «давая место воле небесной», и благодарностью Совершителю завершается исцеление:

И встал от одра Михаил, Бога благодаря!

Собственное избавление от недуга помогает поэту иначе созерцать мир и людей, прозревая важнейшее:

И будто единою арфою

пронизан был гомон дневной,

и Лазарь с Марией и Марфою

шли, кажется, рядом со мной.

Вновь те же особые имена.

Николаева каждое событие воспринимает через ощущение Божиего попечения о мире и о человеке. И через упование на это попечение, совершается ли оно непосредственно, либо через избранников, сумевших одолеть бесовские соблазны:

…Я пытаюсь держаться за стены храма, за столп идеи

и за эту землю, как за добрую сбрую.

Только нет, оказалось, никакой иной панацеи,

кроме спины, на которой пастырь тащит овцу худую!

«Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? А нашед возьмет ее на плечи свои с радостью…» (Лк.15, 4–5).

Простая истина, православная по духу: ничего не может сделать человек сам, без помощи Спасителя (Ин. 15, 5). Любовь же Его простирается на всех, вплоть до самой худой овцы. Знаем, знаем всё как будто. А выветривается знание слишком легко. Поэзия и для этого нужна: напоминать, не позволять отвлекаться от Истины. Так проявляется гоголевское понимание искусства как «незримой ступени к христианству». Нужна немощным нам такая ступень.

Евангельские истины, библейская образность — важная особенность содержания поэзии Николаевой. Но это, конечно, служит осмыслению нашего времени через Писание. Вот воспоминание об Исходе — размышление о современной жизни, а не о древних израильтянах: так узнаваема проблема выбора, предпочтение материального рабства перед необеспеченностью в свободе.

— Лучше свиное мясо в котлах изгнанья…

чем ненадёжный дар Твоего призванья…

— Лучше…

укладывать вождей в мавзолеи…

…лучше уж строить дамбы и пирамиды,

рыть канавы, каналы — за ломоть верного хлеба!

Лучше под крепкой мышцей жизнь раба на чужбине,

ибо не страшен тогда свой внутренний ворог…

Это израильтян Моисей держит в пустыне

и десять, и двадцать лет, и тридцать восемь, и сорок.

Не Новый ли Израиль вот так же ныне избирает свою судьбу, готовясь предпочесть сокровища земные?

Заглавное стихотворение нового сборника Николаевой «Amor fati» обращает наш внутренний взор на трагизм земного бытия человека, трагизм необходимости постоянного выбора в этом бытии, трагизм постоянной скорби, ничем не одолимой, в которой осуществляет себя Промысл Создателя. Но трагический выбор скорби преображает трагедию и скорбь в радость духовную.

Вспомни. Это же Amor fati: любовь к скорбям…

Тот Художник, что душу мне сочинил