Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

И в молитве — ощущение невозможности противиться «гостю». Кто он? Можно понять это чисто житейски: некий мужчина, к которому вспыхнула страсть. Но автор воспринимает это событие как знамение рока. В стихотворении, предшествовавшем приведённому и составившем с ним маленькую дилогию («Рок приходит не с грохотом и громом…», 1916), Цветаева именно о том свидетельствует. И случайно ли появляется это противопоставление «субботы» (как символа рока) и «воскресенья»? Житейская ситуация знаменует роковую бытийственную гибельную стихию.

Рок. Где страсть и стихия — там и рок. Но рок — категория антихристианская. Христианин осмысливает свою жизнь через понятие Промысла — проявления любви Создателя к человеку, влекущей душу к спасению. Рок же — языческое равнодушное начало, жестокое ко всему во вселенной. Понятие рока обессмысливает жизнь. В обессмысленной жизни страждущую душу влечёт лишь к смерти.

И всё-таки: нет даже порыва вырваться из власти этой языческой стихии страстей. Поэтому поэтически воспринимая себя Психеей, возлюбленной Эрота, Цветаева утверждает:

Ты — крылом стучавший в эту грудь,

Молодой виновник вдохновенья—

Я тебе повелеваю — будь!

Я — не выйду из повиновенья (1,95).

Поэзия, наваждения, стихии, страсти — вот её ценности, вот чему душа-психея добровольно отдаётся в рабство.

И как неистово это буйство страстей!

В пронзающей прямизне ресниц

Пожарищем налетать на птиц.

Копыта! Крылья! Сплелись! свились!

О, высь! Высь! Высь!

В заоблачье исчезать, как снасть!

Двуочие разевать, как пасть!

И, не опомнившись, — мёртвым пасть:

О, страсть! — Страсть! — Страсть! (1,159).

И это она узревает не у кого-нибудь — у святого Георгия, пытаясь в нём себе родственное распознать. Даже у святого — только страсть, страсть, страсть!..

Цветаева использует любые образы, любых персонажей — как символ своих страстей: персонажей мифов и литературных произведений, участников библейской истории и истории мирской. Орфей, царь-псалмопевец Давид, Адам и Ева, Саул, Авессалом, Агарь, Марина Мнишек, Казанова, святой Георгий, Офелия и Гамлет, Федра, дочь Иаира (воскрешённая Христом), Мария Магдалина и многие ещё — они все перемешались в поэзии Цветаевой вне всякой иерархии, порядка и смыслов, кроме одного: они все живут в том или ином отношении к неуёмности страстей.

И она живёт тем же, познавая безжалостность страсти-любви как жестокого рока.

И слёзы ей — вода, и кровь—

Вода, — в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха — Любовь:

Ни ждите ни суда, ни милости (1,128).

И время от времени, как блеском молнии, высвечивается во всей этой стихии одно стремление: обрести утешающий покой в смерти.

Не хочу ни любви, ни почестей:

— Опьянительны. — Не падка!

Даже яблочка мне не хочется

— Соблазнительного — с лотка…

Что-то цепью за мной волочится,

Скоро громом начнёт греметь.

— Как мне хочется,

Как мне хочется—

Потихонечку умереть! (1,132).

И время от времени — что-то похожее на молитву, молитвенное восхождение:

Всё великолепье

Труб — лишь только лепет

Трав — перед Тобой.

Всё великолепье

Бурь — лишь только щебет

Птиц — перед Тобой.

Всё великолепье

Крыл — лишь только трепет

Век — перед Тобой (1,145).

К кому это обращение? К Творцу? Но поэт живёт, кажется, в сознавании других богов (хотя и позволяет Христу быть одним из них):

Звериной челюсти

Страшней — их зов.

Ревниво к прелести

Гнездо богов.

Цветами, лаврами

Заманят ввысь (1,152).

Она молится, ужасаясь своей порабощённости, известному божеству — Афродите:

Каждое облако в час дурной

Грудью круглится.

В каждом цветке придорожном — твой

Лик, Дьяволица!

Бренная пена, морская соль…

В пене и в муке,—

Повиноваться тебе — доколь,

Камень безрукий? (1,170).

Когда же поэтическое внимание обращено к событию евангельскому, то замечает она лишь одно: отношение его к страсти. Так, воскрешение дочери Иаира, совершённое Спасителем (Мк. 5, 22–23), Цветаеву занимает лишь одним: отведавшая смерти душа навсегда будет лишена страсти:

Но между любовником

И ею — как занавес

Посмертная сквозь (1,179).

Больше — ничего.

В любом грехе Цветаева оправдывает совершивших его — страстью. Офелия, защищающая Гертруду от осуждений Гамлета, грозит ему тою же властью:

Принц Гамлет! Не Вашего разума дело

Судить воспалённую кровь.

Но если… Тогда берегитесь!.. Сквозь плиты—

Ввысь — в опочивальню — и всласть!

Своей королеве встаю на защиту

Я, Ваша бессмертная страсть (1,209).

И это угроза каждому, кто посмеет отвергнуть одержимость страстью, этот «критерий истины» в поэтической системе Цветаевой.

Таким критерием пользуясь, она встаёт на защиту всех преступлений страсти. Пылающая страстью Федра — не может быть осуждена: ею владеет роковая страсть и: оправдывает. Страсть, как всегда, неистовая:

Точно длительная волна

О гранитное побережье.

Ипполитом опалена!

Ипполитом клянусь и брежу!

Руки в землю хотят — от плеч!

Зубы щебень хотят — в опилки!

Вместе плакать и вместе лечь!

Воспаляется ум мой пылкий!..

Точно в ноздри и губы — пыль

Геркуланума… Вяну… Слепну…

Ипполит, это хуже пил!

Это суше песка и пепла! (1,210).

Мирочувствие здесь — сугубо языческое.