Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Если вникнуть глубже — тут нет противоречий. Крайний индивидуализм всегда смыкается с групповым обезличиванием: доходя до беспредельного индивидуализма, личность утрачивает именно неповторимые личностные черты, и в какой-то момент индивидуальности становятся вдруг неразличимо похожи — и интуитивно тянутся к единению, к «смешению» с себе подобными. Тягу к состоянию, «где каплей льёшься с массами», точно выразил ещё прежде Вовка Маяковский — а там, где капля сливается с потоком, там она утрачивает свою свободу и личную неповторимость, и ответственность за все деяния. Вот что в подоснове эдичкиных стремлений: ведь ему за многое отвечать не захочется. Тяготение к коллективу, к стадности — он, несмотря на все свои индивидуалистические декларации, демонстрирует весьма отчётливо: «Можно найти ущербность и в Ленине, и в ком угодно, разве для нас с вами это важно? (Так уж и не важно? — М.Д.) Нам нужна клика, сообщники, вы же знаете, что в этом мире нужно принадлежать к какой-нибудь клике. Кто вас еще берёт, кому вы ещё интересны, а они вас и меня берут, мы им нужны, они нас пригласили. У меня и у вас единственный выход: к ним. Мы-то с вами не ущербные? Согласитесь, что в какой-то степени да» (127–128), — так Эдичка обосновывает своему знакомому необходимость участия в некоей революционной организации. Даже ущербность составляющих не отвращает его от тяготения к «МЫ». Всё превозмогает жажда мести, злоба ущербного «Я». Так чего оно тогда стоит, это «Я»?

Если бы Эдичка был истинным поэтом, он выразил бы своё состояние примерно так:

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет — и выше.

Но он заменил всё многословной бранью и нездоровыми эмоциями. Если же осмыслить проблему всерьёз, без нервного ёрничания, — а это необходимо: ведь состояние Эдички так узнаваемо, и разбираясь в нём мы вновь сознаем проблемы своего времени, что насущно важно именно в наши тяжкие дни, — если вникнуть в ситуацию, общую для многих и многих, то однозначным станет ответ о важнейшей причине всего: она — в безверии.

Ясно видно, и это опять-таки давняя истина, что с верою связано смирение и терпение. Гордыня, самомнение, нетерпимость — спутники безверия. Вера говорит человеку, что не в обладании земными благами и не в самоутверждении смысл его жизни. Поэтому вера всегда была отвергаема и ненавидима всеми гордецами и истинными революционерами. Недаром же ущербный Ленинв слово «фидеизм» вкладывал больше отрицательных эмоций, чем даже Эдичка в свою матерщину.

Человек смиренный и корку хлеба примет с благодарностью, гордецу и жирный кусок пирога покажется малым, ибо мнит себя достойным большего. Зародившуюся внутри него злобность зависти и мести такой человек может выплеснуть в мир, полагая, будто ему по силам восстановить якобы попранную справедливость. В гордыне своей он будет претендовать на равенство с Богом в решении судеб мира.

Эдичка раскрывает перед читателем примитивную психологию революционера, её схему, ибо не лукавит, не занимается демагогией, не топит основную идею во множестве побочных рассуждений, но заявляет обо всём открыто и прямо. Эдичка не хочет задуматься, что его «справедливость» может обернуться бедою для других. Мстя за себя, скольких он может сделать несчастными? И они станут винить его, как он теперь других, и тоже захотят мстить. Где выход из такого порочного круга? Эдичка как-то неповоротлив умом, чтобы то сознать. Ему нет дела до других, хотя этих других он не затрудняется обвинить в равнодушии к себе самому, к людям вообще. «Многие освобождённые или освобождающиеся дамы на мой болезненный взгляд освобождают себя от любви к другому, не к себе, человеку. Монстры равнодушия…И я ненавижу цивилизацию, породившую монстров равнодушия, цивилизацию, на знамени которой я бы написал самую убийственную со времён зарождения человечества фразу— “Это твоя проблема”…А мне страшно, Эдичке…» (182). Эдичка проклинает мир за царящий в нём эгоизм, но сам обрушивает на него ещё худший эгоцентризм. Тоже ведь несправедливо.

Осуждая «монстров равнодушия», Эдичка с презрением отвернётся от того, кто попытается заговорить с ним о неких высших над человеком началах бытия (без которых не одолеть этого самого равнодушия) — для того он слишком закоснел в гордыне и безверии. Роман об Эдичке есть прекрасная иллюстрация к мысли Бердяева:

«…Человек себя приобретает и себя утверждает, если он подчиняет себя высшему сверхчеловеческому началу и находит сверхчеловеческую святыню как содержание своей жизни, и наоборот, человек себя теряет, если он себя освобождает от высшего сверхчеловеческого содержания и ничего в себе не находит, кроме своего замкнутого человеческого мирка»⁶⁸. Эманации своего тесного замкнутого мирка Эдичка выплёскивает в мир окружающий, любуясь собою.