Православная Церковь и экуменизм

Несомненно, Европа страдает не от атеизма, но от многобожия. Потеряв настоящего Бога, она захотела насытить свой безбожный голод созданием многих лжебогов, идолов. Она создала идолов из всего: из науки, ее гипотез и открытий, из техники, из религии и ее представителей, из политики и ее партий, из моды и ее манекенов. А посреди всех идолов на космический трон эгоизма посадила европейского человека, европейского Далай-ламу.

По существу, европейская культура – это фетишизм вампиров, фетишизм в европейском костюме. Погоня за вещами – вот отличительная черта европейского человека. Фетишистская метафизика европейской культуры практически выражается в фетишистской этике. Древний языческий фетишизм отличался людоедством. А разве новый европейский фетишизм не отличается людоедством, только замаскированным, культурным людоедством? Разве европейская культура своими устами не провозгласила главным принципом жизни борьбу за сохранение? Что это, если не призыв к людоедству? Не означает ли это: человек, борись за самосохранение всеми средствами, а если нужно – и людоедством! Ведь главное – сохранить себя в жизни, а каким образом – это не регулируется контролем совести. Жизнь – это бойня, в которой господствует право заколоть более слабого, и слабые люди являются материалом для сильных. Поскольку ни Бога, ни бессмертия нет, постольку человеку ради самосохранения все разрешено. Разрешены грехи, зло, преступление. Позитивистская наука объявила, что все случающееся происходит по природным законам, а в природе главным законом является закон необходимости, который сейчас и господствует над людьми, их мыслями, чувствами, стремлениями, поступками. Когда грешат, грешат-де по необходимости. Человек, ты не виноват даже в самом большом преступлении, ибо все делаешь по естественной необходимости… Не удивляйтесь – грех не может существовать (его не может быть) для человека, для которого не существует Бог, ибо грех есть грех пред Богом, и если нет Бога, то нет и греха, как нет ни зла, ни преступления.

Метафизический нигилизм европейской культуры, выраженный принципом «нет Бога», должен быть причиной практического нигилизма, принцип которого: нет греха, все дозволено! Обратите внимание: своей философией, наукой, техникой и так далее европейская культура систематически вытесняет из человека все вечное и бессмертное, виртуозно парализует в нем чувство бессмертия, сдавливает его душу, пока не сведет ее к нулю.

Нужно освободиться от Бога – вот явное и тайное желание многих творцов европейской культуры. Они хотят осуществить его через гуманизм и ренессанс, через натурализм Руссо и обтрепанный романтизм, через позитивизм и агностицизм, через рационализм и волюнтаризм, через парламентаризм и революционность. А самые смелые из них создали лозунг: нужно убить Бога! Наконец, самый последовательный и искренний творец и исповедник европейской культуры Ницше с вершины пирамиды человекомании и эгоизма объявил: «Бог умер!».

Когда нет ни вечного Бога, ни бессмертной души, тогда нет и ничего абсолютного, всеценного, но все относительно, смертно, преходяще. И действительно, отвергнуты абсолютные ценности и воцарены относительные. Несомненно, относительность – это логика, природа и душа гуманизма. Теория относительности Эйнштейна есть конечный, суммарный результат гуманизма и всех его философских, научных, технических и политических ответвлений. И не только это, но в самой последней своей конкретности гуманизм является не чем иным, как нигилизмом.

Кризис европейского духа так описывает немецкий философ Карл Йоэль [1864–1934]: «Нашей точке зрения на мир недостает стремления к целому вообще и к абсолютному. Недостает нам силы убеждаться, а вместе с тем и силы верить; в нашей морали нет великих характеров; в нашей истории нет личностей, которые бы выражали в неразрывной связи интересы времени и народа. Нет у нас великой поэзии, потому что наша фантазия, отторгнутая от космического целого, ухватывается лишь за незначительное, а к великому относится лишь как к забаве, так как наши поэты не обладают больше тем космическим чувством классиков, которое их поэзии придавало высшее звучание, а их образам – внутреннюю необходимость. Налицо лишь одурманивающее художество тона без мелодичности и самое пестрое иллюстрирование и инсценировка без души; налицо богатая и живая сцена без актеров, герои которой лишь массы и марионетки; налицо режиссура как искусство явлений без сущности; налицо, наконец, богатая как никогда жизнь, но без мира и спокойствия, без внутренней гармонии, ибо этой жизни недостает стремления к целости, абсолютности, к определению смысла мира и человека. Так кризис философии становится кризисом времени».