Правые и левые. История и судьба

На практике все решается сговором умеренных и чередованием представителей того или иного центра – если от этой модели отходят, то очень ненадолго. Она не только не мешает расцвету доктрин крайне правых и крайне левых, но, напротив, их подпитывает. Тот факт, что одни идут на компромиссы, выгодно подчеркивает принципиальность других (со своей стороны, непреклонность этих последних оправдывает бесславную податливость первых). Действуют люди не по велению идеологов, но определяют свою позицию именно исходя из нее. Политические идентичности формируются не исходя из прозаических решений, к которым вынуждает реальная жизнь, а исходя из таких возвышенных понятий, как спасение общества126. Вследствие деятельности этих прислужников идеологии, бескорыстных в электоральном отношении и владеющих умами в отношении символическом, политическая сцена становится полем бескомпромиссной борьбы между добром и злом, между тенью и светом. Но этот неумолимый и яростный дуализм не мешает разногласиям и не менее резким расколам внутри каждой из этих армий, на словах сражающихся не на жизнь, а на смерть: более того, он из него рождается и им живет. Можно даже сказать, что он образует единую систему с присутствующей в каждом лагере внутренней оппозицией между правительственным центризмом и утопическим экстремизмом. Система эта будет тем более активной и явной, что историческая ситуация благоприятствует крайностям.

Три левые и три правые партии

Вглядимся более пристально в распределение сил и состав лагерей. Тоталитарная эпоха ставит перед центром и периферией, находящимися в очень напряженных отношениях, совершенно определенную задачу: речь идет о принятии или отвержении демократического сосуществования. Крайне правые и крайне левые видят свою задачу в том, чтобы окончательно преодолеть наличествующий разрыв; для этого должны восторжествовать единодушная Нация или бесклассовое общество. Поэтому в рамках демократии, которая, таким образом, остается жива благодаря тому, что жизнь ее постоянно ставится под сомнение, на каждом фланге происходит принципиальный разрыв между партией, которая ценит превыше всего поддержание демократического соревнования, и партией, которая вступает в это соревнование, причем со страстью, позволяющей ей вырываться вперед, лишь ради того, чтобы его отменить. Тут же почти непременно возникает партия промежуточная, пытающаяся примирить стремления идеологических соперников к полной победе и демократические реалии. Другими словами, перед нами предстают три левые партии и три правые. На левом фланге это левые радикалы, верящие в то, что социальный вопрос способна решить только Республика; левые коммунисты, свято верующие в революцию и в отмену частной собственности, а между ними левые социалисты, надеющиеся совместить доктринальный коллективизм и республиканскую практику. На правом фланге это правые либералы, отстаивающие предпринимательство и связанные с ним индивидуальные свободы; правые традиционалисты, мечтающие о реставрации иерархического порядка, который покончит с разрушительными химерами индивидуализма (течение, по правде говоря, само раздираемое противоречиями между старыми и новыми, между классическими реакционерами, тоскующими по монархическому режиму, и фашистами, считающими, что для обретения органического единства Нация и вождь важнее Короля), а между ними авторитарные правые, стремящиеся совместить народный суверенитет с полномочиями верховной власти.

Заметим кстати, что противоречия между тремя составными частями гораздо более ярко выражены в правом лагере, чем в левом. Левых объединяет одно и то же ощущение «мы против», одна и та же вера в необходимость и плодотворность борьбы, и это облегчает конвергенцию. Радикалу может претить грубый язык классовой борьбы, на котором говорят коммунисты; но у него всегда в запасе обличение клерикальной угрозы, которое позволяет ему с большим или меньшим успехом сражаться в едином строю с остальными. Зато на правом фланге неприязнь к самой логике антагонизма выливается в решительное расхождение между крайними и умеренными. Неважно, что даже самые большие примирители восстают против наступающего противника. Их же и обвинят в расколе, которого вообще-то не должно было существовать. То же чувство выражается и в отказе открыто называть себя правыми, даже если вражда с левыми вынуждает объявлять себя таковыми от противного: произнести это слово значило бы признать, что внутри сообщества, которое хочется считать гармоничным, или внутри Нации, которую хочется считать изначально сплоченной, существуют структурные причины для раскола и вражды.