Правые и левые. История и судьба

Нам говорят, что введение всеобщего избирательного права требует предельного упрощения выбора, предлагаемого избирателям. Допустим. Однако бинарных оппозиций, способных пригодиться в подобных ситуациях, немало; некоторые почерпнуты из истории, некоторые – из общего символического репертуара. Мы уже говорили о триумфе и закате одной из них – оппозиции красных и белых. Почему же из множества оппозиций была в конце концов выбрана именно оппозиция правых и левых, которая не столько вытеснила остальные, сколько закрепилась в качестве последней инстанции, той, которая вмещает в себя все прочие: республиканцев и демократов, лейбористов и консерваторов, социалистов и буржуа, либералов и прогрессистов? Неизбежно, говорят нам также, что в обществах откровенно исторических, ориентированных в будущее, сознающих, что находятся в движении и обсуждают свои дальнейшие трансформации, возникает большой разлад между партией прошлого и партией будущего. Разумеется. Прудон сформулировал эту мысль с большой ясностью сразу же после 1848 года. «Коль скоро человечество прогрессирует, – пишет он, – и коль скоро оно действует лишь исходя из воспоминаний и предвидений, оно естественным образом разделяется на две большие категории: одна, более верная опыту древних, не желает идти вперед в неопределенность и неизвестность; другая, не терпящая нынешнего зла, склоняется к реформам»136. Колебания между консервацией и переменами представляют собой основополагающую, неизбежную черту обществ, члены которых мыслят свою жизнь как находящуюся в процессе становления. Но почему же в таком случае было не выбрать противопоставление порядка и движения – пару, которая, как показал Франсуа Гогель, начиная с Третьей республики лучше всего подходила для анализа выборов во Франции?137 Несмотря на свое соответствие фактам, несмотря на свою соотнесенность с основами существования современного общества, оппозиция порядка и движения осталась оппозицией ученой, лишенной общедоступной выразительности: самое большее, на что она оказалась способной, это проникнуть в сферу социальных репрезентаций в форме пары равно нелестных идентификаций реакция/революция. А вот пространственная оппозиция правого и левого, несмотря на свою малую способность отражать длительность или передавать темпоральное напряжение, оказалась наиболее пригодной для выражения главного раздела между любовью к устоявшейся традиции и надеждой на новое. Чем же все-таки питается эта многообразная выразительность?

Чтобы ответить на этот вопрос с наибольшей убедительностью, следовало бы изучить во всех подробностях распространение этих двух понятий во всем мире, страна за страной. Следовало бы, например, исследовать – и это исследование оказалось бы очень поучительным, – какими путями понятия «правые» и «левые» вошли в обиход в Великобритании; произошло это в переходную эпоху трехпартийности, когда, после выборов 1906 года, возникла и начала входить в силу партия лейбористов, которая в конце концов в период между двумя войнами полностью вытеснила с политической арены либералов и сделалась второй большой силой в английской политике. Сопоставление множества разных случаев показало бы, по какой причине в той или иной стране в данный конкретный момент новая оппозиция с успехом вытесняла те, что были приняты на национальной почве. Как и когда разделение на правых и левых сделалось обыденным языком стран с представительным правлением, которые изначально и не думали им пользоваться? Вопрос увлекательный, и ответ на него отлично дополнил бы анализ происхождения этой пары понятий, однако для такого ответа потребовалась бы целая книга.