Правые и левые. История и судьба

Заключение. Универсальное и особенное

Очевидно, насколько неверным было бы думать, что менее бурный характер политической жизни повлечет за собой скорую смерть разделения на правых и левых. Это означало бы дважды принять поверхностное за глубинное: и в плане функционирования символов, и в плане функционирования обществ. Конечно, манихейская привлекательность понятий несколько ослабела, и они утратили свой мобилизационный потенциал. Но то, что они потеряли в страстности, они приобрели в функциональности. Они сделались менее воинственными, но более укорененными антропологически. Эмблемы потускнели, но оппозиция стала опорой одной из тех идентификаций, которые дают акторам ключ к символическому овладению миром.

Отныне роль правых и левых следует оценивать не по их способности привлекать и отталкивать: их новое призвание заключается в том, чтобы делать представимым мир, основанный на противоречии. Ибо из того, что эти противоречия проявляются ныне с меньшей силой, никак не следует, что они вскоре исчезнут вовсе. Одно дело – умеренность их выражения, и совсем другое – неистребимость их источника. Может показаться, что ставки не так привлекательны, что суть конфликтов не так отчетлива, тем не менее логика, согласно которой антагонисты занимают противоположные позиции, остается неизменной. Она связана с самим устройством нашего общества. До тех пор, пока мы будем существовать в мире, основа которого – индивид, политики продолжат биться над разрешением вечного конфликта между частным и государственным. Противоречия, которые беспрестанно порождаются этим конфликтом, исчезнут далеко не скоро. И можно поручиться, что, если обсуждаться примирение между сторонами будет в центре, осмыслять его мы еще долго будем в категориях правое/левое.

Метаморфоза, которая произошла с этими понятиями, особенно остро ощущается в стране, которая изобрела их для обозначения своих непримиримых раздоров. Кажется, будто их более мирное звучание здесь явственнее, чем в любом другом случае, предвещает им скорую смерть, хотя на самом деле и в этом случае оно лишь указывает на изменение их роли. Как бы там ни было, во французском пейзаже они обретают совершенно особый статус переходного звена между прошлым и будущим.

Правые и левые воплощают эпоху, когда французская политика мыслилась под знаком универсального именно потому, что перед политиками во Франции всякий раз вставал очень четкий выбор. 1815 год, или снова выбор между Старым порядком и Революцией; 1900 год, или выбор между Верой и Просвещением, между Правами человека и Нацией; 1935 год, или выбор между фашизмом и социализмом: это три ключевых момента, когда противопоставление образуется и кристаллизуется на фоне неизменной первичной сцены 1789 года, и в эти моменты спор идет о последних решениях и основополагающих ставках. Мы видели, каким образом особые исторические обстоятельства, обеспечившие это первенство идеологического универсализма, выразились в примате категорий правого и левого. И всемирная слава этих заветных слов в каком-то смысле явилась подтверждением этого универсализма.

Правда, это всемирное распространение включается в общий процесс стабилизации демократий, заставляющий Францию по-новому взглянуть на ту особенность, что открывала ей путь к универсальности. Если ее специфическое наречие становится языком всего мира, то лишь посредством сдвига, благодаря которому понятия «правое» и «левое» начинают обозначать обычное и неизбежное сосуществование противоположностей вместо непреклонного антагонизма, какой они обозначали изначально. Чем шире популярность французских слов, тем у́же применимость породившей их модели. По мере того как французские слова завоевывают мир, сама Франция банализируется, стремится к превращению в демократию, неотличимую от других.

Больше того, ей нужно научиться сравнивать себя с другими и убедиться: то, что всем участникам процесса казалось всеобщим образцом, не более чем местная специфика. Вступление в эпоху настоящей универсальности заставляет бросить взгляд назад и понять, что традиция, казавшаяся универсальной, – вещь совершенно особенная. Отсюда напряжение между прошлым и настоящим, которое встает сегодня за понятиями «правое» и «левое» и превращает каждое из них в понятие-память.

Они отсылают к прошлому активным образом, потому что остаются живы, но выступают в роли, которая делает с каждым днем все более ощутимым отличие от их первоначального бытования. Сегодня они прокладывают путь к размыванию французской оригинальности. Однако чем менее исключительным делается положение Франции сегодня, тем ярче становятся по контрасту воспоминания об исключительности вчерашней. Чем точнее наша пара понятий будет вписываться в новую всеобщую норму, тем важнее будет их роль как хранилища воспоминаний об уникальном прошлом, полном расколов и сражений, – том прошлом, которое в течение многих лет делало бывшую старшую дочь Церкви родиной современной политики.

Послесловие 149