Преданность. Год Обезьяны

Я сидела посреди беспорядка, который сама же и устроила. В коробках, придвинутых к стене, хранились полароидные снимки за два десятка лет. Вспомнив про миссию, за которую я пообещала взяться, я задала себе работу – рассортировать эти бессчисленные фотографии, где по большей части запечатлены памятники, алтари и заброшенные отели. Провозилась несколько часов, но мне не посчастливилось отыскать снимок, который я обещала Эрнесту, – с настольными играми Роберто Боланьо. Меня кольнуло сожаление, но, в конце-то концов, я даже не знаю, по какому адресу выслать фото, если и найду. “Хожу по кругу. Хожу по кругу”. Это из какой-то песни, вот только никак не припомню какой. “Хожу по кругу”, а вокруг – фото городов, улиц и гор, которые я больше не могу опознать; все равно, что незначительные улики давнишнего преступления-“висяка”.

Отложила в сторону кое-какие снимки приблизительно за последний год. Стена в кафе “На мосту”, с постерами “Девочки-волчицы”. Кофейня, где буквы надписи “кофе” были диспропорционально огромными по сравнению с интерьером. Неубранная постель, пикап Эрнеста в неудачном ракурсе. Пеликан, сидящий на вывеске кафе “WOW”. Объект в движении – браслет с брелоками, соскальзывающий с приборной доски “лексуса”; многочисленные брелоки Кэмми – каждый рассказывает какую-нибудь из историй, упомянутых ею мельком.

Кэмми и Эрнест, Хесус и блондинка: все они – персонажи альтернативной реальности, черно-белые картонные фигуры в полноцветном мире. Даже указатель и охранники с пляжа – тоже таковы. Мир, который сам по себе ничего не значит, но, такое ощущение, содержит ответы на все вопросы, которые нельзя задавать вслух, вопросы из невероятной пьесы ранней зимы.

Я пошвыряла полароидные снимки обратно в коробку, обнаружила в картонной папке несколько пергаминовых конвертов. А внутри – несколько снимков музея Гуггенхайма в Бильбао и холла приморского отеля в стиле пятидесятых в Бланесе. Очевидно, мне полюбились эти снимки, вот я и положила их отдельно. Стетсоновская шляпа Сэма. Мои ботинки. Две липы в тумане. Два адирондакских кресла. Снимки следовали один за другим, каждый – талисман из ожерелья беспрерывных странствий. А вот под фото маленькой девочки с темными кудри, военные настолки Боланьо. В сущности, ничего особенного – просто полки встроенного шкафа, но именно это я искала.

Я уселась на пол, ощутив легкое удовлетворение – все-таки поиски были не напрасны. Всмотрелась в фото улыбающейся девочки – дочери Роберто Боланьо. Она не играла в его игры – у нее были свои. Я явственно вообразила несколько таких девочек, вертящихся в хороводе, поющих на разных языках, и показалось, что все эти языки – один. Внезапно навалилась усталость. Я так и осталась сидеть на полу, привалилась к кровати, пытаясь распутать свои чересчур спутанные волосы. Всплыло краткое воспоминание – как я распутывала две золотые цепочки. Парные золотые круги, и лица наподобие брелоков, свисающих с браслета: одни крупным планом, другие неразличимы.

“Плененный единорог”, Клойстерс

В поисках Имеджиноса

Имеджинос приближался к солнцу, распевая песни, неведомые никому, и сказания, оставшиеся недосказанными

Сэнди Перлман

Я прошла до самого конца по атлантик-авеню, на которой когда-то покупала хну и записи регги, которых ни в одном другом месте не было. У заброшенного театра помедлила, чтобы покопаться в сундуках, доверху набитых ненужными костюмами: расшитые блестками широкие одеяния и обвисшие юбки переливались в солнечных лучах бабьего лета. Вытащила хрупкое шелковое платье, свободного покроя, но невесомое, сотканное, казалось, на фабрике воинственных пауков. Бросив свою куртку на сундук, натянула платье поверх футболки и джинсов. Продолжив раскопки, нашла пальто, тоже легкое, чуть-чуть обтрепанное. Пальто по моему вкусу: без единого шва, изрешеченное малюсенькими дырочками снизу и на рукавах. В правом кармане лежало резиновое колечко, зацепившееся за какую-то нитку. Я собрала волосы в хвост, поднялась по металлическому трапу и заняла свое место в Аэроплане Джефферсона. В самолете, не в рок-группе, но, выглянув наружу, сообразила, что я не в самолете, а в фургоне; меня это крайне озадачило. Шофер включил радио: репортаж с бейсбольного матча, прерываемый вызовами по рации на другом языке, довольно мелодичном – на албанском, что ли? Он поехал не той дорогой, какой я просила, все вопросы пропускал мимо ушей. То и дело ворчал под нос да чесал свои мускулистые руки, и я заметила, что на черный кожзаменитель подлокотника сыплется перхоть. Мы застряли в пробке на мосту, вот только мост был не тот – не всегдашний – и вроде бы слегка шатался. Я была готова выскочить из машины и перейти на тот берег пешком.