Преданность. Повесть о Николае Крыленко

О любви они никогда не говорили, но она проявлялась во всем — в мимолетном взгляде, прикосновении, звуке голоса. В последнее время они не расставались ни на час: Николай Васильевич возглавлял Обвинительную коллегию Верховного Ревтрибунала, а Елена Федоровна — член следственной комиссии. По ходу ведения следствия они часто спорили. Порывистый, вооруженный несокрушимой логикой, Николай Васильевич, казалось, должен был подавлять все доводы жены — она нередко уступала ему, — но именно благодаря этой своей женственности, мягкости, умению вскользь вставить дельное замечание, она зачастую помогала ему найти единственно правильное решение в каком-нибудь запутанном вопросе.

Николай Васильевич разминал пальцами папиросу: бросил курить, а папиросу держал в руках по привычке.

— Давай-ка еще раз пройдемся по свидетельским показаниям Белецкого: перед смертью он не стал бы лгать, да и документы подтверждают его слова, а Малиновский и здесь крутит, обвиняет своего бывшего покровителя и в устных показаниях, и в своей исповеди. Только не все читай, выборочно, а я в это время буду сравнивать с показаниями Малиновского.

— Хорошо, начнем с этого места. — Елена Федоровна перевернула страницу: «…Как только выборы Малиновского состоялись, до моего сведения было доведено владимирским губернатором о намерении избранного от Владимирской губернии депутата Самойлова отправиться за границу для получения соответствующих директив от Ленина… Я предложил полковнику Мартынову немедленно командировать к Самойлову Малиновского, дабы узнать, с какими планами и намерениями едет Самойлов… Вместе с тем я послал в Москву С.Г. Виссарионова… поручив ему лично переговорить с Малиновским о необходимости ему также поехать к Ленину за границу… отдельно от Самойлова и быть очень осторожным в своих выступлениях…»

— Дальше не надо. Ясно.

— «…После приезда депутатов на заседания Государственной думы Малиновский неукоснительно докладывал о всех привезенных депутатами из своих районов впечатлениях и данных о местной работе, чем давал возможность не только проверять деятельность моих наблюдательных учреждений, но и принимать меры к пресечению местного партийного движения…» — Елена Федоровна на минутку прервала чтение, отчеркнула карандашом две последние строчки: — обрати, Коля, внимание на это место.

— Обратил. Читай, пожалуйста.

— «…Приходя на каждое свидание, я брал с собой переписку из департамента полиции или поступившие бумаги, чтобы получить от Малиновского те или другие разъяснения относительно возникших на местах вопросов или лиц, проходивших по перепискам департамента полиции… поручая ему, если он не мог дать ответа, узнать у соответствующих депутатов и к следующему разу мне сообщить…»

— «Врет Белецкий!»

Елена Федоровна удивленно вскинула брови:

— Ты так считаешь?

— Не я, а Малиновский, — Николай Васильевич листал пухлую исповедь и покачивал головой: что ни слово, то фальшь, что ни фраза — расчет на сочувствие, сострадание. — Смотри, как убедительно пишет! Если бы мы с тобой не были подготовлены всем ходом следствия, если бы не знали автора этого опуса лично, то, пожалуй, трудно было бы не проникнуться к нему известной долей симпатии. Ты послушай: «…Держали нас в охранке 7 или 8 дней. 15 или 16 мая меня вызвали на допрос. Начались опять угрозы, уговоры, угощение чаем, папиросами, отвлеченные разговоры о семейной жизни, о роли охранки, что она не против прогресса… Боже мой, что это было! Он, как паук, опутывал мою душу и тело, и когда подметил, что я, наверное, колеблюсь, то ласково, как кот, подошел: «Согласитесь, а если не согласитесь, то не только вы, но и многие ни в чем не повинные пойдут на каторгу, а вы, кроме того, будете открыты, что сидели за кражу». Я согласился. Обещали жалованье 100 рублей. Не деньги, а угроза заявить всем, что я вор, была решающим моментом. Рухнуло все, что было под ногами, и я покатился в пропасть…» Нет, большими порциями это принимать вредно! — Николай Васильевич закрыл исповедь.

— Жертва роковых случайностей, — усмехнулась Елена Федоровна, встала, прошлась, потом снова села рядом с мужем.

— Элементарная логика восстает… Однако продолжим: он утверждает, что начал работать в охранке с десятого года, а по документам установлено — сделал первый донос в 1906-м, еще во время службы в лейб-гвардейском полку. Николай Васильевич пригнул мизинец. — Клянется, что до декабря десятого ничего не доносил, а успел тогда сделать двадцать пять доносов, в одиннадцатом — тридцать три доноса. — Рядом с мизинцем согнулся безымянный.

— Отрицает кличку Эрнест, — продолжила Елена Федоровна, — а на справке, извлеченной из дела № 202 департамента полиции, рукой вице-директора Виссарионова написано… Вот что здесь написано: «Портной — это Эрнест, который в 1907–1910 годах говорил добровольно с начальником охранного отделения по телефону».

Николай Васильевич прижал средний палец.

— Добровольно, заметь — добровольно! — воскликнула Елена Федоровна. — А сейчас пишет, что его заставили, принудили работать на охранку. Да тут и всех наших с тобой пальцев не хватит!