Преданность. Повесть о Николае Крыленко

— Как ты посмел? — прошипел он и неожиданно ткнул Шииочкина в лицо кулаком снизу, раскровянил ему нос. Тот прикрылся ладонью — между пальцами проступила кровь, недоуменно оглянулся на солдат, и не успел ротный отстраниться — наотмашь, изо всей силы, ударил его в ухо. Ротный упал на снег.

Когда он поднялся, лицо у него было белым. Он обвел солдат мутными от бешенства глазами, процедил сквозь зубы:

— Жить не хочешь, ефрейтор? Ты поднял руку на офицера — пойдешь под суд, под расстрел пойдешь, окопная вошь!

Он втянул голову в плечи и покинул митинг.

Вскоре Крыленко вызвали в штаб, где он получил строжайший выговор за учиненные беспорядки и братание. Разгневанный командир полка пригрозил ему полевым судом за измену отечеству.

— Кто вам дал полномочия выступать от имени народа, господин прапорщик? — спросил командир полка, подрагивая пушистой бородой.

— Я действую по приказу своего сердца, — спокойно ответил Николай Васильевич, — а сердце мое принадлежит народу.

Растерявшийся командир полка не успел сказать ни слова: в штаб ввалилась делегация солдат во главе с ефрейтором. Сжимая в руках винтовку, Шиночкин сказал тихо, но внятно:

— Солдаты предупреждают, что если вы тронете прапорщика Крыленко, то они поднимут на штыки весь штаб.

— Бунт?! — крикнул командир полка, заметался от стены к стене. — Арестовать зачинщиков!

— Нет, это не бунт, а солдатская воля, — поправил Николай Васильевич и, по привычке взяв под козырек, вышел вслед за делегацией.

27

Необычно нарядным встретил Петроград Николая Васильевича. Над крышами зданий полоскались на весеннем ветру красные флаги. Удивительно ярко, обильно и щедро светило солнце, вода в Неве искрилась блестками, в ней отражались красные знамена.

Люди всех сословий, будто забыв о вековой своей розни, казалось, были готовы броситься — и бросались — в объятия друг другу. Даже осторожные обыватели нацепили кумачовые банты и бантики, свободно пользовались в обращении непривычным и диким для них словом «товарищ». Вселенское ликование: царь низложен, политическая цель — свержение самодержавия — достигнута,/народ обрел свободу… На самом же деле это вселенское благополучие — иллюзия, всемерно поддерживаемая буржуазией. Классовая битва вступила в новую фазу. С одной стороны, диктатура пролетариата, а с другой — диктатура буржуазии. Таким встретил Николая Васильевича Петроград весной семнадцатого года.

В шинели, перетянутой ремнями, Николай Васильевич спешил, ему было жарко. Сейчас он увидит Лену. Казалось, не хватит слов, чтобы высказать все, что накопилось в разлуке. И вот они встретились. Но говорить не могли.

Первым обрел дар речи Николай Васильевич. Он взял на руки дочь.

— Ах ты моя сибирячка курносая, — приговаривал он, смешно и трогательно оттопыривая губы. Елена Федоровна смотрела на него с восторженным изумлением. Что-то было в нем сейчас от мальчишки. — Ну как ты, здорова, не болела? Мне мама писала, что была у тебя в Иркутске, но разве из писем много узнаешь! У меня? А что у меня? Избрали председателем армейского комитета — и вообще все идет так, как и должно идти. Видишь, в офицеры выбился, и ко мне сейчас следует обращаться: «Господин прапорщик, разрешите доложить!»

— Разрешите доложить, товарищ прапорщик, — вдруг соединила несоединимое Елена Федоровна и даже сама притихла на момент от этого необычного словосочетания, повторила с удовольствием: — товарищ прапорщик, а о вас спрашивал Ленин.

— Где же он, где его можно увидеть? — обрадовался Николай Васильевич. — Ты сейчас куда? Я в Петросовет.

— И я туда.

— А как же Маринка? — забеспокоился Николай Васильевич.

— Она у нас умница. Попрошу хозяйку приглядеть.

— Вижу, сибирские морозы пошли тебе на пользу, — взволнованно говорил Николай Васильевич, — ты стала еще красивее, хотя это совершенно невозможно! Ну, рассказывай, рассказывай!

— Рассказывать особенно не о чем. Сначала очень скучала, даже плакала иногда. Иной раз такая тоска найдет — просто невмоготу. Потом притерпелась, взялась за книги, установила связь с местными подпольщиками, а в февральские дни стала членом Иркутского комитета. Так что можешь меня поздравить: я была избрана делегатом на Всероссийскую конференцию большевиков.

Николай Васильевич поцеловал ее.

Несколько дней они не расставались. И где бы ни выступал Николай Васильевич от имени армейского комитета Юго-Западного фронта: на заседаниях Петроградского Совета, митингах — всюду с ним была и Елена Федоровна. Ей было непривычно видеть мужа в офицерской форме, но форма шла ему, сидела плотно, как на человеке, который большую часть жизни отдал армии.

— Форма может быть любая, — говорил он, — важно, чтобы содержание оставалось прежним. Теперь, когда соглашатели всех мастей пытаются все решать за фронтовиков, эта форма наиболее подходящая. Сейчас я чувствую себя, как на передовой позиции.