Преданность. Повесть о Николае Крыленко

— Сил при этом вы расходуете много, а хозяин как был хозяином, так и остается им: в одном уступит — в другом прижмет.

— Это верно, — соглашался с ним Ерофеич.

Вид у него строгий, неприступный: попыхивает дымом сквозь редкие усы, трет ветошью темные от железной пыли и мазута руки и смотрит исподлобья. Но это у него внешнее. На самом деле он отличался редкостным миролюбием, всегда поддерживал Николая, помогал советами:

— Вы, молодой человек, с нами попроще говорите, чтобы ученость не дюже выпирала. А насчет того, что хозяин жила, — это точно. Помнишь, Петруша, — обращался он к своему подручному, ладному и вечно чумазому парню, — в прошлый раз, когда мы его принудили, чего только не наобещал, а как до дела дошло — показал кукиш с маслом.

Но сегодня даже Ерофеич встретил Николая несколько настороженно, однако в просьбе позвать рабочих из соседних цехов не отказал, только хмуро заметил:

— Ничего плохого в том нет, если мы завтра всем миром пойдем к царю. Чай, не одни пойдем. Вон и с «Феникса», и от Крейтона кто, и с других заводов — все пойдут. Вдруг все-таки примет он нас, выслушает? От него, поди, многое укрывают наши злыдни, вот мы все и разобъясним. «Да, гапоновцы здесь основательно потрудились», — огорченно подумал Николай. Рабочие входили молча, рассаживались кто где: на грудах заготовок, на ящиках или просто прислонялись к стенам и станкам. По отдельным словам, по выражению лиц рабочих нетрудно было попять, что настроение у них в последнее время сильно изменилось. Ерофеич сидел, опустив глаза, Петруша Скальный сосредоточенно рассматривал дыру на штанине. Чтобы всех видеть, Николай взобрался на станок, волнуясь, начал говорить:

— Меня вы знаете, товарищи. Я никогда перед вами не кривил душой, поэтому скажу сегодня то же самое, что говорил полмесяца назад вот в этом самом цехе. Тогда вы соглашались, что до тех пор, пока у власти стоят заводчики и помещики, трудовой люд не перестанет бедствовать. Выход у вас один: надо менять само правительство, сам строй, который и держится потому, что вы разобщены. Нужно объединяться, организовываться, но не так, как советуют вам радетели вроде попа Гапона. Сейчас он уговаривает вас идти к Зимнему дворцу за милостыней. Царь не будет вас слушать, потому что он, по сути дела, тоже один из самых богатых помещиков России. Думаете, он пожелает добровольно поделиться с вами своими доходами? Кукиш с маслом, как говорит Ерофеич.

Среди присутствующих были убежденные гапоновцы, они пытались сбить оратора выкриками:

— А ты откуда знаешь, примет он нас или не примет? Ты что, с ним чаи вместе распивал?

— Кончай свой молебен, небось сам-то ни разу и креста не сотворил!

— У него своя вера! — вклинился кто-то.

Николай повернулся, разыскал взглядом лицо гапоновского прислужника, сказал:

— Правильно, у меня вера своя. Только моя вера, уважаемый, отличается от вашей тем, что я верю в справедливость для всех трудящихся, а вы с Гапоном… — Он едва удержался от резкости, даже умолк на время, потом продолжал уже спокойно, взвешивая каждое слово: — Не верьте, товарищи, Гапону. Он заодно с теми, кто мешает вам жить по-человечески. Думаете, случайно гапоновские собрания проходят везде открыто? Нет. Сама полиция оберегает их: пусть, мол, побалуются, вреда нам от этого не будет, а польза очевидная. Меня, например, она оберегать не будет…

Он говорил и в то же время чувствовал, что его слова будто гаснут в сумеречном помещении цеха. Лица рабочих оставались непроницаемыми. Все теперь молчали: одни, быть может, от неловкости перед своим любимцем, другие, гапоновцы, — видя, что их взяла. Молчал Ерофеич, а Петруша Скальный продолжал по-прежнему разглядывать прожженную штанину. И только когда у главного входа возник приглушенный шум, Ерофеич сказал подручному:

— Фараоны, кажется, препожаловали: не иначе, кто донес. Отвлеки их чем-нибудь. — И шепнул Николаю, когда тот соскочил со станка: — Идите за мной. Незачем вам попадаться сейчас на глаза полиции — враз в тюрьму упекут.

Петруша торопливо подхватил ящик с металлической стружкой и почти побежал к выходу. У дверей он как будто споткнулся — и высыпал стружку на пол.

— Раззява! — заорал на него мастер. — Руки у тебя отсохли? А ну посторонись, дай пройти их благородию.

— Виноват, господин мастер, я нечаянно, — начал оправдываться Петруша.

Он опустился на колени и принялся, суетясь и спеша, подбирать стальные спирали и укладывать их в ящик. Спирали, как нарочно, бугрились, сцеплялись между собой, занозами впивались в рукава и полы куртки. Мастер рассерженно отпихнул рабочего, шаркнул ногой по вороху стружки и тут же зацепился за них штаниной. Оба теперь согнулись, мешая пройти полиции: один собирал стружки, а другой, бормоча ругательства, отдирал их от своих брюк. Тем временем Ерофеич провел Николая черным ходом и спрятал его в башне броненосца «Ослябя».