Преданность. Повесть о Николае Крыленко

— Посидишь здесь, в темноте, — сказал он. А когда все улеглось и полиция несолоно хлебавши убралась, незаметно выпустил Николая, даже извинился: — Ты на меня зла не держи. Миром порешили идти завтра, а с миром не поспоришь, хотя меня самого сомнения одолевают: царь — это тебе не кум-сват.

Костя встретил Николая неподалеку от заводских ворот, обрадовался:

— Я думал, тебя сцапали, а ты выскочил сухим из воды! Почему меня не предупредил, что пойдешь сегодня на завод? Смотри, когда-нибудь угодишь за решетку.

— Поговорим потом, — досадливо отозвался Николай, не поднимая головы, и прошел мимо озадаченного приятеля.

— И то верно, — сообразил тот, поднял воротник, постоял немного, потом зашагал в противоположную сторону, запоздало ругая себя: «Черт меня дернул прийти сюда, не ровен час — шпик приклеится».

Он осторожно осмотрелся: кругом все было спокойно. И тут с лицом Кости произошло чудесное превращение — засветилось, как пасхальное яичко: столкнулся со знакомой барышней. Она куталась в шарфик и улыбалась.

— Вы?! — только и мог выговорить Костя. Барышня прижала пальчик к губам: дескать, молчите,

и он благоразумно посторонился. Чуть приотстав, за барышней следовал согбенный старик, опираясь на суковатую, в монограммах, палку. «Отец? Муж? — едва успел подумать Костя, как они — барышня и старик — скрылись в подъезде ближайшего дома. — Так вот она где живет!»

Несколько позднее, когда друзья снова встретились, Николай пообещал:

— В следующий раз я тебя поколочу.

— И стоит, — покаянно согласился Костя, сделал страдальческое лицо, но тут же расплылся в широчайшей улыбке: — А сегодня я опять ту же барышню встретил! Веришь, Диана, да и только. Волосы у нее золотистые и вьются из-под шапочки, а талия как у… словом, Диана — и все тут! А как посмотрела на меня!

Николай слушал его снисходительно. Наконец Костя спохватился, спросил:

— На чем там порешили? Идти или нет?

— Пойдут. Теперь их не переупрямишь. И мы пойдем.

— Кто мы?

— Большевики.

— Да ты что? — изумился Костя. — Убеждали, убеждали, а потом на попятную?

— Наше место среди рабочих.

— Тогда и я с тобой.

Утро девятого января наступило морозное: снег скрипел под ногами, казалось, сам воздух, синеватый, сухой, тоже слегка поскрипывал. К Зимнему дворцу толпами двигались люди — молодые, пожилые, мужчины, женщины. Много было и ребятишек всех возрастов. Одни держались за руки взрослых, другие норовили вырваться вперед. Их удерживали, понуждали идти степенно. Несли иконы. У многих на руках дремали или всхлипывали малыши. Лица людей сливались в одно серое пятно. Шли молча, лишь кое-где слышались негромкие отрывочные слова:

— Не может не выслушать.

— Знамо.

— Идем мирно, с иконами, с детями...

Иногда в толпе прорывалось слово: «Товарищи!» — но тут же глохло в протестующем ропоте.

Николай с Костей выбрались на улицу в то время, когда уже разрозненные толпы хлынули вспять: солдаты встретили передних винтовочными залпами в упор. Теперь люди несли раненых, убитых, громко и озлобленно проклинали свою доверчивость и того, кого час-два назад называли «отцом и заступником».

Женщина с бескровным лицом и остановившимися глазами брела по обочине, волоча за собой по снегу черную, как траурный флаг, шаль и, ни к кому не обращаясь, повторяла:

— За что? За что?

Вдруг из боковой улицы, прямо на людей, вынеслись конные солдаты, размахивая саблями. Все смешалось. Женщина, сбитая конем, упала; Костю с Николаем и Петрушей Скальным, который неведомо как оказался тут же, оттеснили к решетке ограды.

— Что делают, что делают… — всхлипывал Петруша и хватал Николая за рукав, — убьют ведь, ей-богу, зарубят!

Кони храпели, пьяные всадники рвали им губы удилами, наезжали на людей. Толпа побежала, бросая иконы. Один рабочий упал на колени, протянул к солдатам руки:

— Побойтесь бога, православные!

Костя ухватился за решетку, взобрался на нее, закричал срывающимся голосом:

— Стойте! Стойте, товарищи! Бей царских прислужников!

Он соскочил с ограды на снег, вывернул из решетки ржавый прут, начал размахивать им перед мордой всхрапывающего жеребца. Несколько молодых рабочих лихорадочно, обдирая ногти, выламывали кирпичи, швыряли в конных солдат. На Костю налетел другой конник, полоснул шашкой. На мгновение Косжя потерял сознание, а когда очнулся — увидел оскаленную конскую морду и нависшее над ним огромное копыто с блестящей подковой. Только чудо спасло его: копыто опустилось совсем рядом с его лицом, стальной шип врезался в утоптанный, смоченный кровью снег. Костя снова потерял сознание. Не видел он, как отбивались от солдат Николай и Петруша Скальный, не чувствовал, как потом несли его на руках. Он пришел в себя только в больнице, спросил, едва шевеля пересохшими губами:

— Где солдаты?

— Прогнали мы их, Костя, прогнали. А ты молчи, тебе нельзя сейчас разговаривать, — сказал Николай.