Преданность. Повесть о Николае Крыленко

— Смотри, студент, с порохом играешь, — предостерег его пожилой солдат, однако газеты сунул за пазуху. Напоследок решился: — Послезавтра за городом будем, вот туда и приходи. Лесок там. Если что — укроешься.

С тех пор Николай стал часто бывать у солдат. Бывшие рабочие, крестьяне, одетые теперь в шинели, интересовались тем, что происходит на заводах, в деревнях, и Николай на все вопросы отвечал обстоятельно и понятно, говорил, что солдат только тогда будет иметь право называться человеком, когда перестанет быть царским солдатом.

За последнее время Николай возмужал, раздался в плечах, но по-прежнему оставался очень подвижным и легким на подъем. Он ежедневно выступал на митингах предприятий Шлиссельбурга, Кронштадта, Сестрорецка, Охты, Колпина, еще более сблизился с рабочими Выборгской стороны и Невской заставы. Пожалуй, не было в Петербурге ни одного сколько-нибудь крупного предприятия, где он не выступил бы с призывной речью. О молодом большевистском ораторе с большим уважением отзывались рабочие, ценили его и в Петербургском комитете РСДРП. И когда Ленин приехал из Женевы, на одном из заседаний комитета он заговорил с Николаем.

— Так вот вы какой, товарищ Абрам, — Владимир Ильич назвал Николая его партийной кличкой. Он смотрел на смущенного юношу своими проницательными темно-карими глазами и скупо улыбался.

О Ленине Николай слышал часто, внимательно вчитывался в его труды, представлял его себе очень высоким, даже громадным, и очень строгим. Он желал и в то же время опасался встречи с ним. И вот теперь Николай говорил с ним и не испытывал при этом особой робости. Только почтительность и еще необъяснимое чувство раскованности. Ощущение у него было такое, словно встреча эта была не первой, будто он знал этого невысокого, чрезвычайно подвижного человека давным-давно. Отвечал на его вопросы лаконично, но исчерпывающе, говорил о том, что Военная организация комитета действует, что крепнет связь с солдатскими массами.

Неожиданно Ленин спросил:

— А вы, говорят, уже получили боевое крещение?

— Случайное ранение, Владимир Ильич.

Николаю ясно припомнилось, при каких обстоятельствах он получил пулю из подворотни. Была дождливая ночь, он возвращался с Невской заставы. Кругом ни души — и вдруг выстрел. Вгорячах даже не понял, что случилось, прошел несколько шагов и только тогда почувствовал боль. Спасибо заводским ребятам: они подоспели вовремя, перевязали и доставили в больницу. С месяц провалялся на больничной койке.

— Случайное, считаете? Нет, батенька мой, в этом мире ничего не бывает _ случайного. Как видно, вы кое-кому основательно насолили. Впредь будьте осторожней. Сейчас шестой год, а не пятый. Надо ожидать самых жесточайших репрессий.

Сказал — будто в воду глядел. Вскоре в Петербурге начались аресты. Едва не угодил за решетку и Николай, когда было задержано сразу тридцать шесть членов Военной организации. Почувствовав неладное, он не явился домой, где его поджидала засада. Он был привлечен к суду заочно, потому что, как сообщал начальник жандармского управления, «под стражей не состоял, так как успел скрыться». В его квартире перетряхнули все имущество и обнаружили десятка три нелегальных газет, рукописи и резолюцию Четвертого объединительного съезда партии.

Несколько позднее, в июне 1907 года, его взяли на заводе Крейтона и привлекли по делу Военной организации.

Ольга Александровна неутомимо ходила по присутственным местам, хлопотала о сыне всюду, писала прошения во всевозможные инстанции. Его освободили, но осенью этого же года он был арестован снова… И опять начались беспокойства матери. На этот раз Николаю запретили жить в Петербурге, он был взят под надзор полиции и сослан в Люблин.

7

Родители очень обрадовались этому горькому счастью — ежедневно видеть опального сына, разговаривать с ним не через решетку, ухаживать за ним, как в детские годы… Но сын в последнее время сильно изменился, был мрачен, отвечал на вопросы неохотно. Временами он нелегально возвращался в Петербург, ездил в Москву. С каждой поездкой — мать с отцом видели это — настроение у него все более ухудшалось, он стал замкнутым, иногда раздражался по пустякам. И это более всего удивляло Ольгу Александровну: она знала, как он ее любит. Прежде он очень бережно и внимательно относился к ней: при малейшем ее недомогании пугался, окружал трогательной заботой. А тут будто его подменили, буркнет: «Ты не волнуйся, мать, я ненадолго» — и уедет в Петербург, исчезнет с глаз на неделю, на месяц.

Потом эти отлучки прекратились. Николай еще более осунулся, говорил с трудом, словно испытывал при этом физическую боль. Сказалось напряжение последних лет: изматывающая слежка, повальные аресты, гибель товарищей. Чаще, чем о других, он думал о Косте, представлял его бескровное лицо на больничной подушке, думал о том, что он погиб бессмысленно, как если бы угодил в обвал. Сядет у окна, подопрет висок кулаком и смотрит прямо перед собой, но при этом, как не раз замечала мать, ничего не видит и не слышит.

— О чем ты, сынок? Не заболел?

— Нет, просто на душе пакостно.