Предчувствие

Сцена будет похожа на сплетения гигантской паутины – из-за кабелей, тянущихся от компьютеров к синтезаторам, от гитар к усилителям, от процессоров к микрофонам. Наконец зажжется синий свет, и на подиуме появится человек со взъерошенными волосами, одетый в черное трико. Он посмотрит в зал. Нет, его взгляд не получится описать, только предъявить. Как будто столкнешься глазами с Иовом или Арто. Возьмет электрогитару и издаст несколько тягучих звуков; тут же засемплировав их, перейдет к клавишным, одновременно пропевая в микрофон бесконечно-обволакивающие ноты – каким-то искаженным, механическим тембром. За его спиной возникнет видеопроекция: странный коллаж из крупных планов, анимации и текстов, а он, словно тапер из эпохи немого кино, будет то виртуозно аккомпанировать сменяющимся на экране изображениям, то играть что-то нарочито противоречащее им. Тембр электропиано в едва заметном крещендо постепенно преобразится в назойливый гитарный скрежет. Но все это будет лишь тихим вступлением в сравнении с тем, что произойдет несколькими минутами позже. Никон возьмет бас-гитару и, нажав на напольную педаль, начнет колотить кулаком по струнам, на предельной громкости извлекая из инструмента бешеные ритмы, выстраивая акустическую стену, и покажется, что она вот-вот обрушится. Так и будет. На слушателей хлынет целый водопад звуков. Все будет поглощено их материей. Музыка испытает тела на прочность – грудь будет словно раздроблена, взорвана очередным ударом. Но Петр не станет возражать. Он почувствует себя частью шума, сольется с его множащимися осколками, выйдет за пределы своего тела в странном, пугающем ликовании, оживет в пламени звука. Настанет черед электронных ударных – гул низкочастотных волн и еще множество тембров, наслаиваемых друг на друга. Петр почувствует, как его сдувает звуковым ветром. То, что будет происходить, невозможно высказать без пафоса (к счастью). Видеокадры и проецируемые на экран слова и впрямь покажутся летописью мира от самого его возникновения; притчей, произносимой в убыстренном в миллионы раз темпе. Но одновременно в этом бегущем по стенам и потолку видеосопровождении будет что-то безличное, словно предшествующее истории (так это представится). Петр оторвется от земли, он будет вслушиваться не ушами, а грудью, животом, всем телом. Пропеваемые и появляющиеся на экране слова захочется назвать оправданием существования поэзии как жанра. А поэт будет кататься по сцене, укутываться в сеть микрофонных кабелей, и его крик сольется с гитарным свистом. В какой-то момент задымится один из усилителей, а Никон в синих лучах станет вдыхать и выдыхать этот дым, словно табачный, кашляя в такт бешеному ритму. Значительная часть зрителей, конечно же, уйдет, не выдержав адской громкости, но те, что останутся, будут заколдованы зловещим моноспектаклем. В музыке засквозят дыры, засасывающие слушателей. Они замрут в каком-то странном ритуале, запрещающем движения. Это не будет ритуалом в современном понимании, не будет выученной последовательностью действий, не будет очередной знаковой системой. Лишь одно-единственное действие, окунающееся в миф не как в «первобытную культуру», а как в то, что всегда будет предшествовать любой культуре. Так вот, они не смогут пошевелиться, застынут, будто перед ними кто-то перенесший опыт смерти и повествующий о нем последними, невозможными словами. Нет, за этим не будет эпатажа или агрессии (хотя ушедшие увидят именно это), а только странное ощущение сверкающей, мрачной радости. Слоги будут раскалываться на части, на созвучия и отдельные звуки, а затем складываться заново в бесконечные предложения, но этим камланиям и наслоениям эха не подойдет определение анаграмм. Происходящее с равным успехом можно будет назвать музыкой, поэзией и театром. Потом – в последней тишине – Петр различит стигматы пережитого гула на теле, в которое снова вернется. Он еще не сумеет ничего сформулировать (это не слишком удастся и потом), но узнает нечто абсолютно новое, необъяснимое, открывающее невиданный горизонт, пришедшее из будущего. И совсем не важно, что очень скоро кто-нибудь впопыхах впишет это в цепочку нелепых аналогий, непременно отыщет причину для его появления, сделает все возможное, лишь бы перечеркнуть единичность. Но какое это будет иметь значение, разве сможет подобная чепуха поколебать величественность события?

– Почему здесь именно этот звук?

– Откуда мне знать? Он тут к месту, вернее ко времени.