Предчувствие

Но вот раскроются двери в премиальный зал, завертится фуршет. Реалисты и гиперболисты, сентименталисты и куражисты, монархисты и анархисты, садисты и мазохисты, культуристы и социалисты, людоеды и вегетарианцы, либералы и адмиралы, протопресвитеры и чинуши в препротивных свитерах – все встретятся в очереди за закусками, станут раскланиваться друг с другом, галантно шутить, не забывая сметать со столов выпивку и угощения. Непримиримые оппоненты обнаружат завидную выдержанность и деликатность. Сияющие, надменные, робкие, полысевшие, нерасчесанные, молодящиеся, позирующие перед камерами и робко озирающиеся, в надежде, что никто не заметит фруктов, поспешно припрятываемых в карманы и сумки. Не только завсегдатаи дорогих ресторанов, но и презирающие их вольнодумцы будут чувствовать себя заслуженно приглашенными в эту роскошную помпезность, которой они, несомненно, достойны – и даже в большей степени, чем кто-либо другой. Наконец-то на месте столичного салата, самой дешевой и потому наиболее популярной из закусок «Суффикса», окажутся запеченные мидии и шашлык из лосося. Впрочем, снедь и выпивку быстро уничтожат, не тронув только смятые листья салата и чахлую петрушку. Не трехдневным ли постом нагулян будет этот недюжинный аппетит?

Переведите взгляд направо, на горилл с рациями, охраняющих ВИП-зону. Их сложно не заметить, не правда ли? Там за отдельными столиками, пользуясь правом курить сигары, рассядутся влиятельные лица, чьи имена нередко встретишь в прессе, министры, депутаты, телеведущие, жеманничающие щеголихи и типы с жуликоватыми физиономиями. Из литераторов сюда будут допущены только Сумской-Галыцко, Муверова и еще Саид Рамзаханаанов – молодой, но подающий колоссальные надежды публицист с кустистыми бровями, родственник влиятельного сенатора. Стрекуло попытается заискивающе помахать уминающему стерлядь Скунскому, но тот не обратит на его мельтешню ни малейшего внимания (тайное покровительство литературному журналу вовсе не должно означать, что он станет прилюдно якшаться с этими заморышами). Мгновение спустя одна из горилл отпихнет придурка в соломенной шляпе на надежное расстояние от ограждения.

Наконец на подиум поднимется ведущий премиальной церемонии. Не поверите, но, как и в облике конферансье «Суффикса», неприятно в нем будет абсолютно все: заправленная в полосатые брюки розовая рубашка, жидкие волосы, изумрудная булавка в галстухе, вальяжные интонации, неповторимый юморок, демонстрирующий смесь пошлости и ушлости. Чтобы не смотреть в его сторону, Петр взглянет на соседей по столу. Между Стрекуло и Шакуршиновым окажется некий бизнесмен, к которому они по очереди станут обращаться с вопросами. По соседству какие-то незнакомцы и незнакомки будут за милу душу уплетать остатки премиальных угощений (так усердно, что даст о себе знать громкий треск за ушами). Петру станет совсем дурно. Он попытается сказать что-то, но слова откажутся связываться друг с другом, почувствуют себя гвоздями, приколоченными к беззвучности.

И вдруг (по)явится Никон. Наверное, он решит, что его бесконечным телесным истязаниям, простирающимся от уколов ножом до пробивания головой оконных стекол, необходимо что-то вроде кульминационного, театрального аккорда. Абсолютно неуместный здесь, с каким-то отрешенно-холодным лицом он оттолкнет конферансье от микрофонной стойки (падающий на пол пижон будет удивительно похож на обрушенный манекен), безо всяких объяснений зажжет спичку и изящным жестом уронит ее себе под ноги. Мгновением позже произойдет нечто из ряда вон выходящее – событие, которое заставит поперхнуться напомаженных кикимор и напыщенных хлыщей. От фигуры Никона в разные стороны хлынут огненные лучи – вышедшими из берегов ручьями они заплещутся в прогалинах между столиками. Когда, как успеет он все подготовить? Вместе с подмостками вспыхнет и сам лицедей: свет начнет подниматься от пола, дойдет до его колен, до груди, пока весь его силуэт не запылает, как тело средневекового еретика. Его порыжевшие руки будут похожи на лопасти горящей мельницы, а огненные капли – на щепки, вылетающие из-под беспокойных стругов. Картину дополнит громкий, жуткий хохот, транслируемый микрофоном в подвешенные над сценой динамики. Всепоглощающий, притягательный, вещий, отвратительный смех. Словно грохот огромной рынды. Да, перекаты священного колокола. Заразительный, но не в том смысле, что сидящим в зале тоже захочется смеяться, нет, просто все превратятся в смех, без необходимости поддержать веселье. Против своей воли застынут у подножия этого скрежета. Никону удастся загипнотизировать даже охранников. Никаких объяснений, никаких комментариев. Чистое явление огненного смеха. Все это уже не удастся забыть. Через несколько мгновений, конечно, самообладание некоторых вернется. Огнетушитель, свист, визг, неловкое продолжение церемонии. Но здесь не место описывать то, что произойдет потом.