Предрассветные боги (СИ)

Понятно, что после этакого признания мужики еще полдня ворчали, кляня сакха на все лады. Но вскоре стало не до того. Шли ходко, почасту сменяя в повозках коней. Кормиться тем было где — степи поздней весной зеленели и цвели сплошняком. А отдых им сокращали Мара с Перункой, подкармливая гривастых скопленной силой. Девичий табунок Баиры сновал округ повозок: и посматривали, и мелкую степную дичинку били. Запасенным зерном распоряжались бережно, отдавая его коням. Опустевшие в дороге мешки до верха набили в селищах ткачей, коим и так не жидко жилось при их ремесле. Несколько прихваченных у них же раздоенных коз тащили в повозках — молоком не бедствовали. Были еще и сыр с творогом все из той же добычи, и огромные круглые лепехи, словом, не голодали. Полонянки — поначалу струхнувшие — пообжились, подуспокоились и занялись делом. Спасители были с ними добры: говорили ласково, руки не поднимали, за бока не хватали, по кустам не тащили, так чего ж? Даже их волки, не шнырявшие по пройденным селищам, а явившиеся уже в дороге, на них не скалились. Да, вообще в их сторону не глядели, проносясь сторонкой. За старшую бабы приняли Зелю — ей славны особо доверяли. Бойкая девка всех повязала добрым словом и даже с Баирой умудрилась задружиться. А уж той бабы боялись, как огня. На Мару и вовсе старались не смотреть. Она, как Перунка, себя перед ними богиней не выставляла, но чуяли в ней силу все: каким-то своим темным бабским неведомым чутьем. Богиня, впрочем, на них вовсе не любопытствовала, ибо день и ночь слушала степь, закрыв на остальное глаза. Не взбодрилась и в новых селищах мастеров ткачества, откуда забрали еще с десяток светловолосых девок не старше шестнадцати.

К ямам, где копали аяс, подобрались на шестой день. Сэбэ указал отличное местечко, дабы укрыть повозки с бабами, а сам остался при них на всякий случай. Дескать, коли, кто на них и нарвется, так опытный шекэри всегда сможет наврать с три короба: куда и зачем он везет этакую прорву рабынь. При нем же оставили настороже волков, коим боги внушили держаться Сэбэ и никуда не рыпаться. Сами же для вящей пользы дела и сохранения времени решили разделиться. Мара со степнячками рванули на закат выручать баб, что ломались на полях с зерном. А Перунка с мужиками двинули навестить те ямы, где сгинуло немало сынов Белого народа.

— Да, что б мне сдохнуть в муравейнике! — чесал затылок Парвит, поглядывая на ту яму, к коей пытался подобраться.

Огонь-то в ней прогорел, но жаром из нее полыхало — будь здоров! В такой же по соседству они уж разглядели и золу, и вымазанные глиной стенки, и толстую лествицу, по коей из ямы поднимали плавленый жидкий кэстар.

— Это ты что, напрашиваешься? — уточнил Рагвит, от души пнув здоровенного, голого по пояс сакха.

Вот только-только потел этот трудяга, охаживая тело светловолосого дикаря своим кнутом. Скот этакий — тот никак не желал подыматься с земли. На драку у дикаря сил уже не было — пятеро воинов славно потрудились над лентяем. А вот для смерти силы нашлись. Он и улегся на землю, закрыв глаза, а вслед ему улеглись еще четверо. Оно может, разлеглось бы их больше, но остальные двенадцать торчали на солнцепеке в колодках. Подохнуть им, понятно, не дадут — слишком много за них плачено. Но поучить — поучат. Одного вот уже отделали кнутом. Еще четыре ждали своей очереди на карачках с арканами на шеях. Вот такими их и застали неведомые воины, что свалились на головы честных хозяев непотребных в своей наглости рабов. И вот ведь какое дело: и вся справа на них, как есть, обычная воинская, и кони под ними свои степные, а глаза светлые. Но те глаза разглядели слишком поздно, когда на землю безо всякой драки полегли первые собственные сторожа из тех же воинов, но с правильными черными глазами.

— Тебе лет-то сколько? — хмыкнул Ильм, круша колодки на очередном полонянике.

— Шестнадцать, — буркнул тот разбитыми губами.

— А кличут как? — с треском отодрал деревянную плаху спаситель.

— Вихор, — прохрипел парень, пытаясь повернуть голову на застывшей шее.

— Ты тут, как бы, не самый старший, — добродушно пошутил Ильм, растирая скрюченную спину в застарелых шрамах. — Ты, парень, какого рода-племени?

— Рода Куницы, — гордо вякнул тот и застонал.

— Подбородком-то не взбрыкивай, — посоветовал Ильм. — Пусть шея-то отойдет малехо. После пободаешься.

— А тебе сколько, Косан? — пытал самого здорового из парней Драговит, куроча колодки.

— Два десятка лет, — отвечал тот сквозь зубовный скрежет.

— Тоже из куниц?

— Ага. Мы… все куницы.

— А постарше кто есть?

— Тут они! — заорал откуда-то Зван. — Трое! Перун! Подыхают мужики-то!