Представление должно продолжаться

– Да, – твердо сказала Люша. – В целях профилактики детской преступности и искоренения беспризорничества…

– А-а… тогда, конечно, понятно, товарищ…

– Товарищ Осоргина. С революционным приветом! – Люша помахала секретарше рукой и вслед за Гришкой прошла в его кабинет, который прежде был курительным салоном.

(история знакомства и отношений Люши и хитровского вора Гришки Черного описана в романе Н. Домогатской «Пепел на ветру» – прим. авт.)

Над огромным пустым столом висел портрет полуголого человека в сандалиях и шлеме.

– Спартак, древний революционер, – объяснил Гришка, проследив взгляд Люши. – По размеру картину подбирал. Надо бы Маркса или уж Ленина, но этот тютелька в тютельку на место николашкиного повис. Иначе некрасиво бы вышло, обои-то под ним другого цвета…

– А ты, Гришенька, я смотрю, эстет стал… – усмехнулась Люша.

– А ты не обзывайся! – огрызнулся Гришка. – Сама-то кто? Контра небось? Вон как вырядилась… Чего тебя в Чеку-то принесло? Уж конечно, не со мной повидаться?

– Это уж точно! Я и подумать не могла, что мне так подфартит…

– Ну это еще неизвестно… Что ты вообще-то делала все эти годы?

– Я еще до войны стала танцовщицей. Была даже очень известной. Больше в Европе, но в России тоже.

– Танцовщицей? Вот поди ж ты! – Гришка наклонял голову и внимательно, под разными углами, всматривался в Люшу, видимо пытаясь как-то совместить в своем сознании два образа – хитровской сироты-заморыша и женщины в расцвете оригинальной, буквально бросающейся в глаза красоты. Как-то совместил, уложил в голове происходящее, облизнулся. – А для меня станцуешь? В память нашего давнего знакомства?

– Непременно, Гришенька, – сказала Люша и безмятежно улыбнулась. – Что, прямо здесь?

– Нет, конечно. Найдем место.

– Мы с товарищем уезжаем в Наркомпрос, – бросил Гришка секретарше. – По театральным делам.

– По театральным, конечно, – секретарша поджала губки и с завистью взглянула на отороченную чудесным пушистым мехом кофточку товарища Осоргиной, ее стройные ножки в кремовых шелковых чулках и изящных опойковых туфельках. И как это она умудрилась не продать все и не сменять на дрова и продукты минувшей зимой? Ведь сама явно из «бывших»… Впрочем, с такой красотой…

* * *

Люша лежала на боку, отвернувшись от мужчины, играла скатанными в шарики конфетными фантиками и смотрела в незанавешенное окно. Над Кремлем истлевал закат. Купола соборов, словно догорающие угли, вспыхивали темным бегучим пламенем.

– Красиво живешь, Гришенька, – сказала она. – Комната у тебя хорошая, большая и конфеты вкусные. Хотя я больше пирожные люблю, ты уж позабыл, конечно…

– Помню, – хрипло сказал Гришка. – Теперь все помню. Свожу тебя в нашу столовую, там пирожные есть. Не чета довоенным, конечно, но все ж таки…

– Уж спасибо… А как ты из фартовых в Чеку-то попал?

– Да так вот все как-то… Как все вокруг перевернулось, я подумал: чего бы и мне под сурдинку жизнь не переменить? Года-то мои уж немаленькие, пьянки-гулянки стали чего-то без интереса… Выправил себе документы на мещанина Чернова, купил на Сухаревке жилетку, картуз и сапоги с набором, сунулся к новой власти. Они говорят: а чего вы, Григорий Чернов, знаете-умеете? А чего я знаю? Только воровскую жизнь. Если не с той стороны подойти, значит – с этой. Ну вот с тех пор и ловлю для республики налетчиков, бандитов да спекулянтов… Неплохо у меня, кстати, получается…

– По Москве говорят, вы – кровавые палачи, всех расстреливаете…

– Да ладно тебе. Вон, сама погляди, у меня на столе сводная бумага по нашему отделу лежит: С марта два человека расстреляны по делу о вооруженном ограблении артельщика, четверо – участники вооруженных налетов, еще пять человек – за вооруженные ограбления квартир; ну и самое большое, 16 человек – по делу крупной организации фальшивомонетчиков, мы их несколько месяцев выслеживали. Еще шестерых пустили в расход за разные должностные преступления – с этим в Чеке строго.

– А революционный террор в отместку за убийство ваших?

– Это отдельно, и уж на спад пошло… Да чего я перед тобой, явной контрой, оправдываюсь? – усмехнулся Гришка. – Ты ведь, небось, не просто так со мной, за красивые глаза? Надо чего-то?

– Конечно, Гришенька, я б с твоим умом и не сунулась тебя обмануть пытаться.

– Прошмандовкой ты с детства была и ею же осталась, не глядя на твои танцы и красоту.

– Само собой, Гришенька. Для мужчины главное что? – дело! А для женщины нет ничего главнее любви. Но видишь ли, в чем тут загвоздка… Той любовью, которая единственно волнует женщину и нужна ей как воздух, любят вовсе не ее достоинства. Любят только и исключительно ее недостатки. Какой же смысл воспитывать в себе добродетель?

– Ловко повернула. В Чеку пришла просить – за кого?

– Зовут – Александр Васильевич Кантакузин.

– Полюбовник?

– Обижаешь, Гришенька. Законный муж!

– Вона как!

– Именно. И ни в чем он конечно не виноват. Если чего и было, так это я все придумала.

– Вот последнему почему-то сразу верю, – усмехнулся Гришка. – Кто он?

– Историк. Бывший помещик.