Драгоценная Любовь Николаевна, здравствуйте!
Не без удовольствия выполняю Ваш наказ и очень надеюсь, что послание мое встретится с Вами без препятствий со стороны судьбы.
Я не остался в Москве. Квартира моя занята победившим пролетариатом, который сушит в библиотеке пеленки, а по выходным, выпив изрядно, устраивает спевки, а потом и классовые бои в кухне и коридоре. Библиотеку свою и коллекции я еще перед отъездом пристроил через знакомого в Художественный музей, и правильно сделал, иначе книги бы уже все дымом вышли, что, впрочем, с некоторой стороны справедливо вполне, ибо никакая инкунабула человеческой жизни не стоит.
Вместе с Максимилианом поехал в Петроград и не пожалел. Здесь как-то все же потише и меньше революционной экзальтации, чем в столице. Принял меня к себе мой старый знакомый, еще по факультету однокашник, отменный и уникальный в мире специалист по флорентийским праздникам 14–16 веков. Нынче он вдовеет, единственная дочь замужем за бельгийским инженером, живет где-то во Фландрии и даже писем от нее он уж больше года не получал. Понятно, что ему удобнее отдать комнату мне, чем какой-нибудь семье с тремя детьми. Самоуплотнение, так нынче многие поступают. Так что мы с однокашником вполне устроились в бывшей его спальне и примыкающей к ней гардеробной. Перетащили сюда два стола, две лампы, книги, диван и два больших кресла, из которых мне составилось отличное лежбище. Живем вполне уютно, по вечерам обсуждаем спорные вопросы медиевистики, читаем друг другу из античных авторов.
Прочие жильцы нас не обижают и мы даже, по просьбе домкома, уже три раза читали на двоих лекции для жителей дома и окрестностей:
«Александр Пушкин, как гражданин и революционер»
«История Франции до Парижской Коммуны»
«Палеолитические рисунки – летопись первобытного коммунизма»
На третьей лекции (самая вроде бы сложная и далекая тема) был просто аншлаг (люди на полу сидели и стояли в проходах), после благодарили и вопросов задавали море. Кажется, даже в университете я не чувствовал себя таким популярным.
С работой и пайком тоже все устроилось благополучно.
Нынче ведь у новой власти по всем ведомствам и отраслям открыты краткосрочные курсы. Новой республике всех нужно, а никого нет. Специалисты-то частью уехали, частью повымерли. Кого и расстреляли. И вот за оставшимися «спецами», можно даже сказать, ухаживают. Продолжительность всех курсов почему-то определена в девять месяцев и в этом сроке вынашивания ребенка чудится мне некий глубокий мифопоэтический символизм, назначателями курсов, скорее всего, отнюдь не осознаваемый.
Однако по замыслу власти в течение помянутого срока из рабочих и красноармейцев должны народиться новые учителя, счетоводы, дипломаты, актеры, какие-то «инструктора рабоче-крестьянского театра» et cetera. Я читаю этим молодым по большей части людям из древней и средней истории, и не устаю удивляться девственности их мозгов и одновременно искренности и чистоте их стремления к знаниям. Причем общая эффективность этого «образования» представляется мне весьма сомнительной, ибо слушателей моих то и дело гоняют на работу, на дежурство, в караулы, а то и вовсе отправляют на фронт. Состав все время потихоньку меняется, дослушает ли кто курс до конца – решительно непонятно. Однако устроители всего этого настроены совершенно оптимистически – все получится и образуется, главное, что народ взял власть в свои руки и теперь уже не выпустит. А знания и умения в условиях освобожденного от гнета труда естественно разовьются в свой черед.
Рацио во мне продолжает сомневаться, однако нарождающееся в столь странных обстоятельствах пролетарское искусство уже произвело на меня значительное впечатление.
19 июля мне в числе прочих 45 000 (sic!) зрителей довелось видеть организованную большевистскими театрами постановку «К мировой коммуне». Бедный Алекс рассказывал мне, что Вы, милая Любовь Николаевна, с детства были пристрастны к театру, поэтому попытаюсь описать Вам это действо, по масштабу и грозной красоте сравнимое разве что с античными мистериями.
В самой постановке принимало участие около 5000 человек. Как я узнал позже, большая часть участников этих зрелищ были попросту мобилизованы и играли «самих себя». Продовольственный отдел снабжал их селедкой, леденцами и добавочными восьмушками хлеба (никакого денежного вознаграждения не полагалось).
Место представления Фондовая биржа на стрелке Васильевского острова, однако, кроме этого, задействованы еще оба моста, акватория, в которой стояли настоящие миноносцы, Петропавловская крепость. Действо включало несколько эпизодов: Парижская коммуна, империалистическая война, февраль. Октябрь, Победа в войне. Гремят фанфары. Внизу – «рабы», наверху – «господа». Рабы устремляются по ступеням Биржи вверх. Парижская коммуна. Поперек лестницы и вдоль ее тремя узкими синими лентами появляются «солдаты Версаля». Расстрел. Вдоль фасада Биржи встают густые столбы дымовой завесы. В черном дыму, пронизываемом снопами света прожекторов, начинается погребальная пляска женщин. Первая часть закончилась. Под звуки рожков и барабанов начинается комический выход «II Интернационала» (большевики считают его предательским, так как он приветствовал войну). 50 гротескных лысых фигур с огромными бутафорскими книгами в руках размещаются узкой полоской на средней высоте лестницы. Вверху, у портала – опять «господа», банкиры и фабриканты, внизу – «рабы». Трубные звуки и парад национальных флагов возвещают о начале империалистической войны. В массе рабочих смятение. Появляется одно большое красное знамя – его передают из рук в руки. Оно плывет вверх по лестнице. Лысые лакеи Интернационала в комическом бегстве покидают площадку. Жандармы разрывают знамя на части и бросают вверх его лохмотья. Слышен крик тысячеголосой толпы, и потом, среди внезапно наступившей полной тишины, звучит голос одного человека: «Как было разорвано знамя, так будут разорваны войной тела рабочих и крестьян. Долой войну!»
Закончилась вторая часть. Следующая – война и октябрьская революция. Под черным орлом, свешивающимся с фронтона, – огромная кукла царя. Справа, по диагонали, вниз по ступенькам, зигзагами спускаются вереницы серых шинелей. Вдоль площади проезжают реальные обозы, пушки. Обратным зигзагом поднимаются по ступенькам раненые. Негодование массы. Общий крик. По площади несутся автомобили с красными флагами. Падает черный орел. На его месте появляется плакат «РСФСР». Фанфары предвещают новое наступление врага. На портале Биржи выстраиваются красноармейцы. Дождь красных звезд. Красноармейцы уходят через реальные мосты навстречу неприятелю. Теперь вся площадь Биржи как бы означает осажденную страну, РСФСР. За спиной у зрителя, над рекой – враги. Там идет перекличка сирен стоящих на Неве миноносцев. Пушечный выстрел производится из Петропавловской крепости. Все ждут исхода войны. И вот победа – на ростральных маяках появляются фигуры девушек с золотыми трубами. Начинается парад красной кавалерии, артиллерии, пехоты. Блокада прорвана. Через полукруглые сходы от Невы, как с приплывших из-за моря кораблей, к зданию Биржи движется шествие «народов мира» с эмблемами и цветами, с гроздьями винограда и экзотическими плодами колоний. Только к 4 часам утра все завершает фейерверк. Процесс управления зрелищем напоминал сложные военные маневры. Патетика, монументализм, грандиозность…
Эти дни, месяцы, годы – сама сила истории в каком-то концентрированном, сжатом, пружинном виде, такой ее никогда не встретишь в книге. Там она отдистиллирована, приглажена, расположена по вектору. Мне очень повезло, что под закат жизни довелось увидеть историю вживую. Может быть, я даже сумею и успею все это описать по свежим следам для грядущих поколений исследователей.
И еще повезло, что у меня нет детей и внуков. Я сейчас, наверное, сошел бы с ума от тревоги за них. Впрочем, у меня наличествуют племянники…
Как там наш бедный Алекс? Есть ли новости о нем?
Максимилиан по приезде впал в какое-то странное состояние души и даже тела. Ходит по городу в разлетающемся черном плаще, широкополой шляпе и пророчествует. О чем – непонятно. Читает стихи (в том числе оппозиционные власти), которые вдруг стал писать почти каждый день. Говорит, что обречен на них, как волк на вой. За ним снова, как в юности, бродит сонм разновозрастных поклонниц – от юниц-школьниц до зрелых республиканских дам. Впрочем, его фигура тоже как-то вписывается в почти античный колорит этого странного города – сдержанно-прохладного по большей части, но вдруг конвульсивно вспыхивающего огнями открытий, революций и грозно-торжественных празднеств…
