Предвестники конца: Развеивая золу

— Я родом из одала с западной части Виндерхольма, — продолжила травница. — Перед побегом родители хотели выдать меня замуж. Нареченного я знала: хороший, честный мужчина из нашего же поселения. А я только-только стала понимать силу трав — гордилась собой, бросать не хотела. Родителям не говорила — боялась. Крестьянам положено на земле работать, урожай собирать, а не разбирать листочки и цветочки, думая, что в них смысл жизни. Однако я была иного мнения и нашла утешение в лице тётки, которая слыла травницей. Родители не любили её, осуждали, а мне податься больше было не к кому. Она-то и убедила меня, что свадьба только горечь принесла бы. Забрал бы муж и честь, и дар. — Она тяжело вздохнула, глядя на дверь, за которой плакал ливень. — Глупая была, наивная. Рыдала долго, но решила, что раз могу помогать людям, значит, на то воля богов и перечить ей не должна. Поэтому сбежала накануне сватовства и скиталась по одалам, за миску супа лечила хворь и слабый желудок, пока однажды в Виндерхольме не повстречала тётку. Хотела подойти, спросить совета, а затем увидела её выпирающее брюхо и своего жениха рядом с ней.

— Она специально вас обманула? — возмущённо перебила Лив, ударяя ложкой по миске, заставляя брызги взлететь. Я протянула тряпку, и пока Бьёрнсон смущённо протирала стол, травница продолжила:

— А как же, — она повела плечами, будто разминаясь. — С годами выйти замуж становится всё сложнее, милочка, а тётка моя уж увядать начала. Вот и избавилась от соперницы.

Лив принялась браниться и осыпать предательницу проклятиями, заставляя травницу качать головой и улыбаться. Но за её ухмылками скрывалось что-то злое, тёмное, будто она разделалась с обидчицей раз и навсегда. Эймунд сейчас точно бы закатил глаза и сказал, что я придумываю, а не ищу правду в сейде, но пользоваться им было рискованно — вдруг травница заметила бы? Поэтому я предпочла отмалчиваться и не смотреть на колдунью, чем наверняка её позабавила. Могла она чувствовать мой сейд так же, как и я ощущала её чёрное, опасное нутро? Вопросов становилось только больше, а единственный, кто мог дать мне ответы, пропадал неизвестно где.

Остаток вечера Лив всё не унималась и болтала с травницей о погоде, жизни поселения, командире, который вроде всех устраивал и старался помогать каждому. О странностях и происшествиях здесь не слышали, и все были знакомы друг с другом. А затем женщина мельком обмолвилась о повитухе, что умерла от резких болей во всём теле.

— Вот это странная смерть, — призналась она. — Вроде бегала, планы строила, рыбу покупала, а тут взяла и померла. Командир меня даже не стал звать на тело смотреть, всё сам как-то. Но оно и понятно, повитуха-то из его крестьян бывших. Он же половину своего одала сюда притащил.

Я не удержалась:

— Что это значит, госпожа?

Травница, облизав жирные пальцы, пояснила:

— Видар был из бондов, но затем дела его совсем плохо пошли: засуха погубила урожай, а после амбар сгорел. Словом, боги отвернулись от него, — прошептала она, боязливо поглядывая на дверь. — Ну вот он сюда и подался. Старый командир поселения с радостью ему бразды правления отдал и перебрался в смотровую башню на Утёсе, а Видар тут всем заправлять стал. Так что неудивительно, что все и знают друг друга как облупленные веником.

— Но есть ведь и другие? Не его люди? Вы, например, — проговорила Лив, убирая со стола тарелки и начиная их намывать в чане с остывшей водой.

Травница покачала ногой и устало зевнула:

— Таких мало. Домов три или четыре наберётся: я, колдун этот, вдова конюха и дед старый, что совсем головой уж слаб. Ой, девоньки милые, спать уж пора, а мы с вами всё болтаем и болтаем, — и, ещё раз громко зевнув, травница стала разбирать постели.

В ту ночь я так и не смогла уснуть, маясь тревожными мыслями о пропавшем Эймунде и вдове с её тайнами. Неудивительно, что Видар не боялся тут никого и мог творить, что угодно, ведь окружение состояло только из его верных людей, которым он наверняка мог угрожать. Мало нашлось бы крестьян, готовых пойти против того, кто кормил их. И хоть сейчас ситуация изменилась, и Видар больше не слыл бондом, однако привычки долго искореняются. Вдова же была из «новеньких» — ожидаемо, что командира влекло к ней. Скольких же тогда детей он убил и похоронил в своём одале? Слабо верилось, что случай был единичным. Злость одолевала с новой силой, но я стиснула в кулаке медальон, боясь вновь услышать потусторонний шёпот. Может, так люди и начинают сходить с ума? Видят страшные и пугающие образы, думая, что это прошлое или будущее, а после с ними начинает общаться мистический голос, который могут слышать только они. Если так, то сколько ещё я продержусь в здравом рассудке? Мне нужен был Эймунд и его наставления, но как быть, если он оставался в поселении на окраине, а я в Виндерхольме? Есть ли у меня шанс не сойти с ума? В терзаниях и сомнениях я встретила рассвет, и глаза болезненно закрылись, навевая дрёму.