Прекрасная незнакомка

— Неугомонное дитя. — Не сводя с нее глаз, он ухватился за ее пальцы и провел ими по своим губам. — Я по-прежнему люблю тебя. Настолько сильнее, чем могу это выразить… Сильнее, чем ты можешь понять. — Вид у него был полуобморочный, взгляд затуманился. — Помнишь ли те первые дни в Париже, — он улыбнулся от души, и она следила за ним, — когда я сделал тебе предложение Рафаэлла? — Взор его прояснел. — Господи, ты была совсем дитя. — С нежностью встретили они взгляд друг друга, она еще раз наклонилась, поцеловала его в щеку.

— Да я уж теперь старая, дорогой мой, мне повезло, что ты по-прежнему любишь меня. — И встала, с веселой миной добавив: — Пойду-ка лучше переоденусь к ужину, а не то бросишь ты меня и найдешь себе новую молоденькую девицу. — Он хихикнул в ответ и, когда она, поцеловав его и помахавши рукой, удалилась, почувствовал себя заметно лучше, она же, пока шла в свои комнаты, крыла себя за ужасающее невнимание к нему в последний десяток дней. Что это было за занятие — носиться по магазинам за мебелью, портьерами, гардинами, да за коврами битую неделю? Но, закрывшись в спальне, осмыслила свое занятие. Подумала об Алексе, о его племяннице и об убранстве спальни для нее, о той другой жизни, которой так хотелось самой. Долго рассматривая себя в зеркале, казнясь за небрежение супругом в течение почти декады, она усомнилась, имела ли право на то, что произошло у них с Алексом. Джон Генри — вот ее судьба. И нет у нее права требовать большего. Но как откажешься? После этих двух месяцев Рафаэлла отнюдь не была уверена, что в силах так поступить.

С горьким вздохом распахнула она свой шифоньер, извлекла серое шелковое платье, которое они с матерью купили в Мадриде. Черные лодочки, редкостные бусы из серого жемчуга, принадлежавшие некогда матери Джона Генри, серьги в ансамбль им, изящную серую комбинацию. Все это она кинула на кровать и ушла в ванную, погруженная в раздумье, что же она вытворяет: чуть ли не совсем забыла про мужа, совсем не может забыть о другом мужчине, а ведь оба они нуждаются в ней. Конечно, больше Джон Генри, нежели Алекс, но все-таки оба, и к тому же, понимала она, она нуждается в обоих.

Получасом позже она стояла перед зеркалом, образчик грации и элегантности в бледно-сером шелковом платье, со слегка взбитой прической, жемчуга в ушах подсвечивали лицо. Смотрела она в зеркало и тщетно искала решения. Не видела выхода из сложившейся ситуации. И надеяться могла лишь на то, что ни один из них не пострадает. Но, покидая свою спальню, она заметила, что от страха ее пронимает дрожь. И поняла, что надежды она питает почти несбыточные.

ГЛАВА XVI

Воскресным вечером сиделка уложила Джона Генри спать в половине девятого, и Рафаэлла удалилась к себе, погруженная в размышления. Весь вечер думала она про Алекса и Аманду, отмечая в уме, что вот они выехали из Нью-Йорка, вот садятся в самолет. А теперь им осталось всего два часа лету до Сан-Франциско, однако ж стало вдруг казаться, что они в другом мире. День она провела с Джоном Генри, с утра вывезла его в сад, заботливо укутав одеялом, надев ему теплый шарф и шляпу, а также черное кашемировое пальто поверх шелкового халата. После полудня выкатила его кресло на веранду, а к вечеру отметила себе, что выглядеть он стал лучше, развеявшись и уставши к той поре, когда надо было вернуть его в постель. Вот что ей полагается делать, вот ее обязанность, это ведь ее муж. «Хочешь не хочешь». Но вновь и вновь мысли ее улетали к Алексу и Аманде. И чем долее сидела она в этом кирпичном дворце, тем более ощущала себя погребенной в склепе. Тут же она устыдилась подобных своих впечатлений, стало одолевать сознание, что творимое ею греховно.

В десять она сидела, печалясь и зная, что их самолет только что совершил посадку, что теперь они будут получать багаж, искать такси. В четверть одиннадцатого она отметила, что они уже на пути в город, и всем своим существом без остатка возжелала оказаться сейчас вместе с ними. Но незамедлительно ей показалось нетерпимым то, что она влюбилась в Алекса, и подступил страх, что за эту затянувшуюся историю расплачиваться придется Джону Генри, который лишается ее внимания, ее присутствия, некоего чувства, которое, по ее понятию, и сберегает Джона Генри в живых. Но нельзя же совместить то и другое? — безмолвно вопрошала она себя. И не была уверена, что такое ей удастся. Когда она оказывалась с Алексом, в мире ничего больше словно и не существовало, единственным желанием было не разлучаться с ним и позабыть всех прочих. Но забыть о Джоне Генри она не могла себе позволить. Забыть о нем — все равно что поднести револьвер к его виску.