Прекрасные изгнанники

Роберт играл в покер, когда услышал от одного из типов, который ускользнул с нашего ужина, что у нас с Эрнестом проблемы.

— Эй, — велел мне Капа, — а ну-ка успокойся.

Он подносил мне стаканы с водой и давал свежие салфетки взамен насквозь промокших от слез, пока я наконец не выплакалась.

Потом прикурил мне сигарету и сказал:

— Звони в «Риц» и попроси соединить тебя с Мэри Уэлш.

— Позвать ее? Но с какой стати мне с ней беседовать?

— Когда Эрнест возьмет трубку, я объясню тебе, что надо говорить.

Дословно следуя инструкциям Капы, я с множеством специфических подробностей описала Эрнесту его отношения с Мэри.

Когда Эрнест разорался так, что даже Капа мог его услышать, Роберт заявил:

— Хватит, Марти, клади трубку, теперь я твой свидетель. Не переживай, все будет хорошо.

Вскоре мы с Хемингуэем начали бракоразводный процесс. Основанием для развода послужил мой уход от Эрнеста, а это означало, что ему достанется все наше совместное имущество, включая «Финку Вихию» — дом, в который я вложила всю свою душу. Но я больше не хотела там жить. Я мечтала только вернуть свое имя, поскорее найти способ забыть все плохое и двигаться дальше.

После развода я видела Хемингуэя всего дважды. В первый раз в разгар Арденнской операции. Он заявился в бар отеля, где я остановилась, очевидно, с единственной целью прилюдно меня оскорбить, рассказывая всем, что я ничего не смыслю в войне и что я жадная эгоистка, хотя к этому времени я уже все ему оставила. Я ушла из бара и решила пораньше лечь спать, чтобы хорошенько выспаться. Но не тут-то было. Посреди ночи меня разбудил громкий стук в дверь. Я посмотрела в глазок и увидела Эрнеста. Он стоял в коридоре в одних кальсонах, почему-то с ведром на голове, и размахивал шваброй.

— Хемингуэй, ты пьян, — сказала я через дверь. — Иди спать.

Во второй раз дело было в Лондоне. Я свалилась с жуткой простудой и отлеживалась в «Дорчестере», а он пришел ко мне в номер, чтобы поставить точку в нашем разводе. К этому времени я уже побывала в Дахау, и у меня не осталось никаких сомнений в том, что я правильно сделала, когда поехала на войну, пусть это и стоило мне замужества. И думаю, именно тогда я поняла, что наш брак в любом случае было невозможно спасти, даже если бы я осталась на Кубе и постаралась стать миссис Хемингуэй, чего так хотел Эрнест.

Какое-то время я пыталась получить обратно кое-какие свои вещи из «Финки Вихии». Но думаю, Эрнест, когда я подписала согласие на развод по причине моего ухода, твердо вознамерился оставить у себя письма моей матери, мое белье и мои фотографии. Я в отчаянии старалась уговорить Макса Перкинса, чтобы он заставил Эрнеста вернуть мне кое-какие мои бумаги. И даже опустилась до оскорблений: писала, что надеюсь, что мой бывший муж уже весит сто сорок кило, что он свинья, и если есть Бог на свете, то Он накажет Хемингуэя, сделав его еще более жирным.

Какое-то время друзья любили скармливать мне слухи о жизни Эрнеста. Мэри Уэлш психовала из-за того, что, хотя наш бракоразводный процесс закончился до Рождества сорок пятого года, как и ее собственный с Ноэлем Монксом, Хемингуэй все еще на ней не женился. В его спальне в «Финке Вихии» до сих пор висела моя фотография. Он объяснял это Мэри тем, что Бамби, Мышонок и Гиги просто не поймут, если он ее снимет. Он говорил Мэри, что хочет дочку со светлыми волосами и длинными ногами, и поносил ее знакомыми мне словами. Новую горничную он называл Мартой, хотя имя у нее было другое. После того как Мэри Уэлш в марте сорок шестого года наконец-то стала четвертой миссис Хемингуэй, Эрнест периодически появлялся в различных питейных заведениях и то проклинал меня за то, что я бросила его, то хвастался, что сам бросил меня, то рассказывал грязные истории, которые не красили нас обоих. Я не хотела ничего слышать о бывшем муже и всем об этом говорила. Боюсь, иногда даже в грубой форме. Я пыталась вести себя достойно, но все равно, как ни старалась не поминать Эрнеста дурным словом, иной раз срывалась, когда общалась с Мэти или с Джинни Коулз, с которой мы вместе работали над пьесой об Испании.

У меня всегда получалось оставаться в дружеских отношениях с бывшими любовниками, но Эрнеста я решительно вычеркнула из своей жизни. Еще какое-то время я освещала войну, которая стремительно близилась к завершению. После победы жила сначала в Лондоне, потом в Вашингтоне, где изливала свой праведный гнев на эту свинью Джозефа Маккарти и на подхалимов-сенаторов, которые плясали под его дудку. Написала еще один роман, мой обвинительный приговор войне — «Вино изумления» («The Wine of Astonishment»), его издали в сорок восьмом и снова в «Скрибнере». На следующий год я усыновила ребенка, но вскоре поняла, что мать из меня получилась просто ужасная. Впрочем, удивляться тут нечему, я всегда подозревала, что так и будет. Я переехала в Мексику, потом в Италию, а оттуда в Кению. Вернулась в Англию. У меня было несколько увлечений, в том числе и очень серьезных, не всегда счастливых, однако я ни о чем не жалею.