Прекрасные изгнанники

Тут у меня окончательно перегорели все предохранители, и мы снова поцеловались. Первый поцелуй может застать врасплох, может быть ошибкой. Но второй означает, что ты дала свое согласие.

— Дочурка, наш страх — это то, о чем мы должны писать.

— То, о чем мы должны писать, — повторила я и сама удивилась, что до сих пор не понимала этой важнейшей истины.

Как этот простак и грубиян умудрялся одновременно быть настолько мудрым и добрым? В нем было столько жизненной энергии, он так хотел сделать этот мир хоть немного лучше и вел себя так благородно — писал репортажи из района боевых действий, постоянно рискуя жизнью, хотя уже был Эрнестом Хемингуэем, Писателем с большой буквы.

— Знаешь, Муки, я думаю, что в этом и кроется ответ на вопрос, почему я поехал в Испанию. — Эрнест взял меня за подбородок и повернул к себе, чтобы посмотреть в глаза. — Я приехал, чтобы проверить, хватит ли у меня духу снова оказаться на войне.

Муки. Эрнест сказал это запросто, как будто мы уже были любовниками. Мне бы тогда насторожиться, ведь этот мужчина был из тех, кто способен не просто залезть к тебе в душу, но и легко вывернуть тебя наизнанку и оставить твои потроха гнить на тротуаре. Я понимала, что все может закончиться очень плохо, тем более что у меня уже имелся печальный опыт отношений с Бертраном. Обладай я хоть капелькой здравого смысла, то немедленно спрятала бы свое мыло в рюкзак и… Нет, я бы, разумеется, не уехала из Испании, просто нашла бы свое местечко на войне, но как можно дальше от Эрнеста Хемингуэя.

Но было поздно, я уже влюбилась. Не в Клопа — я тогда и мысли не допускала, что смогу терпеть его бренчание на гитаре, не слишком музыкальное пение, пьянство и вечную потребность быть героем, — а в Хемингуэя как явление. Возможно, немалую роль тут сыграла его вера в мой талант, которая согревала мое сердце. Так или иначе, я окончательно поняла, что люблю Эрнеста, именно в тот день, когда прочитала его статью о Рэйвене.

Часть вторая Отель «Флорида». Мадрид, Испания

Апрель 1937 года

Еще не рассвело, а Эрнест с Джинни и еще несколькими товарищами уже собрались у него в номере. И когда они обсуждали план съемок в Фуэнтидуэнье, в отель попал первый снаряд. Я проснулась в кровати Хемингуэя. В воздухе пахло кордитом и гранитной крошкой. Где-то пронзительно визжали от страха женщины, мужские голоса звучали ниже, но страха в них было не меньше. Эрнест рывком поставил меня на ноги.

Мы выскочили из номера и увидели сцену, достойную пера Данте. Часть кирпичной кладки обрушилась и разбила застекленную крышу. В холле все было усыпано стеклянными осколками: перила лестницы, пол, кресла. Горячий воздух и пыль столбом. Крики постояльцев. Даже персонал запаниковал, когда снаружи послышались новые разрывы снарядов.

Журналисты столпились в атриуме. Большинство еще в пижамах, многие в компании женщин, которые уходят из отеля, немного поправив свое финансовое положение. Босой Джон Дос Пассос выглядывал из своего номера, а Джозефина Хербст выскочила из своего в прилипшей к телу ночной сорочке, как раз когда Эрнест стряхивал пыль с моих спутанных после сна волос.

— Как ты, Джози? — бодро спросил Хемингуэй.

Она открыла рот, но не смогла вымолвить ни звука, а потом нырнула обратно в комнату и закрыла дверь, как будто надеялась, что, открыв ее повторно, увидит совершенно другую картину.

— Чертов водосборник принял на себя снаряд! Это очень мило по отношению к тем из нас, кто соскучился по горячей воде, — сказал Делмер, разглядывая мою ночную сорочку, а мимо нас проходили к лестнице и спускались в холл одуревшие постояльцы.

Внезапно я услышала над ухом мужской голос:

— Voudriez-vous un pamplemousse, Mademoiselle?^[10]

Забавный молодой человек в синем атласном халате протягивал мне грейпфрут с таким видом, словно не сомневался: я специально покинула номер на рассвете для того, чтобы разделить с ним угощение.

Антуан де Сент-Экзюпери, а это был именно он, вежливо поклонился мне, а потом повернулся к Джинни.

— Voudriez-vous un pamplemousse, Mademoiselle? — повторил он. — Это мой первый артобстрел, боевое крещение, — признался Антуан, словно это событие следует отмечать поеданием грейпфрута, все равно как Новый год — бокалом шампанского.

Оказалось, он купил в Валенсии целых два чемодана этих цитрусовых.

Еще один журналист держал в руке кофейник. Кофейник был пустой, но кто-то из персонала отеля налил в него кофе. Портье разогревал на электроплитке черствый хлеб. Горничные начали сметать с пола осколки стекла.

Снова появилась Джози и уселась в свое любимое плетеное кресло. На этот раз она была одета, но не причесана, чего обычно никогда себе не позволяла.

Эрнест налил полный бокал бренди и вложил его ей в руки. И, видимо решив, что этого вполне достаточно, чтобы успокоиться, завел с ней беседу. Он просил старинную приятельницу объяснить Дос Пассосу, что хватит уже ему вынюхивать, куда исчез Хосе Роблес.