Прекрасные изгнанники

Он дал мне почитать статью, над которой в тот момент работал, и налил нам виски, прикурил сигарету для меня, потом для себя.

— Муки, теперь, когда о нас знает половина Испании, я должен на тебе жениться.

Я видела, что он не шутит и говорит это из лучших побуждений. У меня даже сердце екнуло, и я могла бы ответить согласием, хотя он его не спрашивал, а моя связь с ним длилась совсем недолго и была абсолютно иной, чем роман с Жувенелем. И еще я почувствовала, что Эрнест относится к этому не так, как Бертран, а как мужчина, дающий обещание, которое навряд ли когда-нибудь сможет исполнить.

Я пригубила виски, чтобы согреться. Для Эрнеста я была всего лишь одной из длинной череды любовниц, которым он наливал виски, прикуривал сигареты и брал в свою постель, чтобы, проснувшись, вернуться к Полин, в их общую спальню, в особняк в Ки-Уэсте. В особняк, то ли нуждавшийся, то ли нет в обустройстве нового патио, или в бассейне с морской водой, или в постройке каменной стены, которая не могла послужить заслоном от аппетитов Эрнеста.

— Знаешь, Скруби, мне кажется, такому важному парню, как ты, нужны две жены, — пошутила я.

Он укоризненно посмотрел на меня:

— Мы с Полин давно уже не любим друг друга. Ты же была в Ки-Уэсте, Марти, и сама все видела.

Я закрыла глаза и вспомнила, как это было. Наши задушевные беседы в саду. Но и разговоры за семейным столом, их тоже забыть невозможно. Лицо Патрика, когда он смотрит на отца с таким искренним желанием ему угодить. И маленький Грегори, которому трудно представить, что папа не всегда любил маму, хотя Хэдли и Бамби — прямое тому доказательство.

— Полин будет держать меня в клетке до самой смерти, — вздохнул Эрнест. — А за решетками из коктейлей, званых ужинов, денег и комфорта таланту не выжить.

Это так, но ведь были еще и дети, его сыновья.

И вообще, у меня уже имелся подобный опыт: я приняла предложение Бертрана, а когда супруга отказалась дать ему развод, я все равно приобрела статус мадам де Жувенель. Бертран искренне хотел на мне жениться — я до сих пор в это верю, — но тот роман преподнес мне урок, и я хорошо его усвоила: в поведении мужчины, когда он дает обещание, которое не может исполнить, нет ничего необычного, а вот женщина, которая его принимает, ведет себя как конченая эгоистка.

Я затолкала свое липкое от эгоизма сердце поглубже под ребра и сказала:

— Однако наверняка множество современных писателей согласились бы поменяться с тобой местами: кто откажется иметь богатую жену и получать гонорары по пятьсот долларов за репортаж по телеграфу!

И, не дав Эрнесту времени отреагировать на подобное замечание, я переключилась на его статью, которая лежала перед нами. Это был материал о бомбежках Мадрида, о политической ситуации, что-то вроде информационного бюллетеня. Здесь ничего не трогало за душу, как в том очерке о Рэйвене. Единственным способом отвлечь Хемингуэя от предложения руки и сердца, которое он не мог сделать, даже если бы сама я и хотела его принять, было подвергнуть критике его работу.

— Вот эта фраза, — я прочитала вслух самую удачную во всей статье, — по-моему, она звучит как-то неискренне. Ты не находишь?

Моя уловка сработала.

— Черт побери, Марти! — взорвался Эрнест. — Да ты сама не понимаешь, о чем говоришь!

Хемингуэй наливал себе виски стакан за стаканом и не переставал меня чихвостить. Да как я посмела задать ему такой вопрос? С чего мне только в голову пришло, что я могу судить его тексты? Как вообще мой взгляд на происходящее в Испании может не совпадать с его взглядом? Однако на самом деле Эрнест распалился не из-за моей критики, а потому, что я взяла и лишила его иллюзии относительно того, что он способен ради любви к женщине забыть обо всем на свете. Он бушевал, поскольку я отмахнулась от его дурацкого предложения. И ему надо было излить свою злость так, чтобы при этом не пострадала его гордость. Моя критика была для него как спарринг-партнер, я сама выставила ее на ринг, чтобы он не оставил от нее мокрого места.

Париж, Франция

Май 1937 года

— Я никогда еще не выступал на публике, — признался Эрнест. — Что посоветуешь выбрать для чтения?

Дело было в парижском отеле; мы предусмотрительно сняли разные номера, но дни и ночи все равно проводили вместе.

— Да все, что захочешь, глупый Клоп, — уверенно сказала я. — Забыл, что ты Эрнест Хемингуэй?