Прекрасные изгнанники

— Ты должна поговорить с Джоном, — настаивал Эрнест. — Если этот кретин не перестанет расспрашивать всех подряд о мотивах правительства, то вскоре сам окажется в тюрьме и будет ждать приговора, как Роблес. Если, конечно, Хосе на самом деле не сбежал с какой-нибудь дамочкой.

Джози сделала большой глоток бренди и сказала:

— Он умер.

— Кто? — не понял Эрнест.

— Роблес.

— Хосе Роблес умер?

Если это было правдой, то, значит, его казнило Республиканское правительство. И тогда получалось, что республиканцы, ради которых Хемингуэй рисковал жизнью, убили его друга и соратника, причем сделали это тайком, без открытого суда.

— Да, Хосе Роблес мертв, — подтвердила Джозефина.

Хемингуэй не мог в это поверить.

— Не мели ерунду, Джози! Откуда ты знаешь?

— Его расстреляли, — чуть ли не шепотом ответила она. — Казнили, обвинив в шпионаже в пользу фашистов.

— Но Роблес такой же фашистский шпион, как и мы с тобой!

Джози допила бренди, встала, одернула платье и ушла, так что Эрнесту пришлось самому ломать голову над вопросами: зачем правительству убивать Роблеса? Кто и почему поделился этой секретной информацией с Джозефиной Хербс?

В холле появился Дос Пассос. Он обулся, но все еще был в клетчатом халате. Эрнест не мог придумать, как сообщить Джону новость о том, что его лучший друг Хосе Роблес расстрелян по указу такого хорошего испанского правительства, а потому предпочел ретироваться.

Дос Пассос вопросительно приподнял одну бровь, предоставив мне шанс опровергнуть тот факт, что я провела ночь в номере Хемингуэя, или придумать достойную отговорку. Я отвела взгляд, чтобы Джон не увидел в моих глазах боль, которую я испытала, узнав о смерти Хосе Роблеса, но тут же снова посмотрела на него, чтобы он не подумал, будто мне стыдно. Мои отношения с Эрнестом совершенно его не касались.

— Я слышал, в «Кольерс» опубликовали твой материал, — сказал Дос Пассос. — От души поздравляю.

Накануне в «Кольерс» и впрямь приняли мою статью о бомбежках Мадрида, о спектакле в госпитале и об актере, который извинялся перед публикой за то, что забывал слова. И в редакции хотели, чтобы я на этом не останавливалась. Правда, Клоп считал, что мне следует настоять на повышении оплаты, но я приняла их условия, а первый гонорар потратила на лучшее шампанское, которое в ту пору только можно было найти в Мадриде.

Если бы я была женщиной рассудительной, к чему всегда тщетно стремилась, то вовремя остановилась бы и пошла спать одна. Но вместо этого я под завязку накачалась шампанским и, когда Эрнест сказал, что успех делает меня еще прекраснее, почувствовала себя на седьмом небе и разрешила ему поцеловать меня, как в тот вечер, когда читала его статью о Рэйвене. Хемингуэй крепко обнял меня, и я не возражала, а потом он взял меня на руки, и я позволила ему отнести меня в постель.

Я никогда не отличалась благоразумием.

— Редакции не понравился мой заголовок «Фугасы для всех», и они решили, что «Под вой снарядов» подходит больше, — пожаловалась я Дос Пассосу.

Я могла бы добавить, что, за исключением названия, в «Кольерс» ничего не изменили и напечатали мою статью в том виде, в каком я прислала ее, но мне не хотелось хвастаться.

— Ты вышла на новый уровень, Марти, — сказал Дос. — Береги себя. Ты же понимаешь, насколько все это может быть серьезно.

Я догадалась, что именно он имеет в виду, но ответила неопределенно:

— На войне вообще все не так просто и гладко, как в мирное время.

Я тогда не слишком хорошо знала Дос Пассоса, чтобы предсказать, как этот человек поведет себя в данной ситуации. Он вполне мог рассказать Полин, что видел, как я в ночной сорочке выходила из номера ее мужа. Или же, наоборот, рассудить, что я из тех, кто вечно прячется в раздевалке, а потому не представляю угрозы для брака Хемингуэя, да и вообще Полин, подобно маркизе де Жувенель, может удержать супруга, просто не давая согласия на развод.

Мадрид, Испания

Май 1937 года

За несколько дней до моего отъезда из Мадрида меня пригласил на ужин Рандольфо Паччарди. Есть жирную баранину, пить красное вино из оловянных кружек и флиртовать с мужчиной, который по собственному опыту знает, каково сражаться на передовой, — все это воодушевляло. А мне очень надо было взбодриться, чтобы противостоять подступающей темноте, которая грозила лишить меня остроты ощущений. Так всегда бывало, когда я чувствовала, что скоро все закончится. Я не могла дождаться, когда уеду из Испании, и в то же время отчаянно хотела остаться. И чем ближе был день отъезда, тем невыносимее становилось это состояние.