Прекрасные изгнанники

Турне мы решили назвать «Две стороны света». Газета «Вашингтон пост» организовала мои выступления в двадцати двух городах США. Откровенно говоря, я сомневалась, что кто-то захочет слушать молодую женщину, которая явилась к ним издалека, чтобы рассказать, как, по ее мнению, должен быть устроен этот мир. Но люди приходили на мои выступления и в Милуоки, и в Монтклэре, и в Ньюарке, и в женском клубе в Де-Мойне, и дома в Шелдоне. Я старалась донести до каждого, будь то консерватор со Среднего Запада или либерал с Восточного побережья, главную свою мысль: Испания — единственное место на Земле, где еще возможно загнать в могилу фашизм, туда ему и дорога. Порой мне задавали глупые вопросы. Например, считаю ли я, что женщины обязаны вступать в брак? Или почему я не ношу шляпки? Меня зачастую поражало равнодушие, с которым обыватели относились к тому, что происходит в Испании. Мне хотелось вручить каждому по экземпляру своей статьи «Солдаты без почестей», опубликованной в последнем выпуске «Кольерс», и сказать: «Вот, прочитайте это, ради всего святого». И молчать, пока все в зале не дочитают до конца, а потом не посмотрят мне в глаза. Но это было невозможно. Как за одну часовую лекцию убедить слушателей в том, что для большинства американцев не имеет ровно никакого значения?

Третьего февраля в Чикаго в женском клубе «Девятнадцатый век» ко мне подошла немолодая дама в очках в стальной оправе и с чудесными украшениями из жемчуга, которая сказала, что ей очень понравилось мое выступление. Это была Грейс Хемингуэй. Я, помню, тогда еще удивилась, как мать Эрнеста умудряется скрывать за аккуратно уложенными седыми волосами и благожелательной улыбкой рога и клыки, которые в своих рассказах пририсовывал ей сын.

Когда я открыла в Сент-Луисе утренний выпуск местной газеты, мне бросилась в глаза фотография Эрнеста, сделанная в Теруэле. Он был в дурацкой вязаной шапочке и, несмотря на направленную на него камеру, в очках. О тщеславие, куда ты подевалось? Эрнест выглядел усталым, как и я. А я к тому времени просто донельзя вымоталась: у меня поредели волосы, потускнела кожа, я похудела, как боксер, который старается сбросить вес, чтобы перейти в категорию полегче… Только я ни к чему такому вовсе не стремилась. Я с грустью разглядывала снимок и жалела, что уехала из Испании, оставив там Эрнеста, который сейчас уже и сам находился в Штатах. Перкинс рассказал, что, несмотря на всю ту чушь, которую писали в газетах, — о том, как Хемингуэй счастлив вернуться к семье в Ки-Уэст — на самом деле он всей душой стремится обратно в Испанию. Макс очень за него волновался. Ходили слухи, что Эрнест употребляет более пятнадцати порций виски в день, но Полин и в ус не дует, как будто у них все замечательно.

Я вырезала фотографию из газеты, написала записку, в которой призналась, что буду винить себя до конца жизни за то, что не осталась в Испании и не вернулась вместе с ним в Теруэль, запечатала конверт и поскорее, не оставив себе времени передумать, опустила письмо в почтовый ящик.

По совету врача турне пришлось закончить раньше времени, отменив последние выступления. Я доверилась заботам Мэти и поставила перед собой новую цель — стать первоклассным писателем. Ни больше ни меньше. Мама увезла меня во Флориду, погреться и отдохнуть.

Четвертого марта из Ки-Уэста к нам приехал Эрнест.

— Я соскучился по тебе, Марти, — сказал он.

В ответ я выразила надежду, что он хорошо встретил Рождество вместе с женой.

Он покачал головой:

— Полин не смогла получить бумаги на въезд в Испанию.

— И ты не приехал к ней в Париж?

— Нет.

— Но потом ты все-таки вернулся в Ки-Уэст.

— Главное, Студж, что сейчас я в Майами.

Мы — Мэти, Хемингуэй и я — были в Майами, когда до нас дошли известия о том, что фашисты отбили Теруэль и разорвали надвое оставшуюся линию фронта республиканцев. Вся новость заняла половинку колонки на одиннадцатой странице. В ту ночь мы с Эрнестом легли спать вместе, но не потому, что собирались заняться сексом, мы были в отчаянии и просто хотели согреть друг друга. Полночи строили планы, как поскорее встретиться в Париже и оттуда вернуться в Испанию.

Гитлер вошел в Австрию еще до того, как мы успели отплыть из Америки. На улицах Браунау, на родине этого гада, его встречали толпы людей, они размахивали флагами со свастикой и кричали: «Хайль Гитлер!» А вскоре этот низкорослый психопат, выступая с балкона Императорского дворца в Вене, объявил толпе восторженных австрийцев о воссоединении их страны с Германией. Аншлюс прошел без единого выстрела.

Хемингуэй заключил новый договор с Североамериканским газетным альянсом и вылетел в Нью-Йорк… вместе с Полин. Но я уже устала от всего этого и не хотела думать ни о чем, кроме работы. Восемнадцатого марта Эрнест отплыл из Америки на «Иль-де-Франс». А через неделю я в качестве спецкора «Кольерс» тоже отправилась в путь, поднявшись на борт «Аквитании». Оплатив аренду и перевозку машины, я телеграфировала Эрнесту, чтобы он встретил меня двадцать восьмого числа в Шербуре. В последний момент успела добавить девять слов: