Прекрасные изгнанники

Ага, а еще перечислить мне аванс, потому что все деньги до последнего цента раздала солдатам, которых встречала на пути из Испании. Они нуждались в деньгах гораздо больше, чем я.

— На хрена мчаться куда-то сломя голову и бросать меня, если ты даже еще не довела до ума материал о Франции?! — возмущался Эрнест.

— «Кольерс» платит тысячу долларов за статью, — сказала я. — Это мой хлеб насущный.

— Поехали вместе в Испанию. Я испеку тебе твой хлеб.

— В «Кольерс» и так недовольны тем, что я с опозданием написала материал о Франции. И ты знаешь, я тянула, потому что никак не могла попрощаться с Испанией. В общем, я пообещала прислать им статью о Чехословакии к восемнадцатому июня, не позже. А о Великобритании — к десятому июля.

— Оставайся лучше в Париже. Будешь предаваться пороку, валяться в кровати, а я стану с тобой нянчиться. Приносить по утрам из пекарни свежую выпечку. Багеты. Круассаны. Все эти маленькие булочки с изюмом, которые ты так любишь.

Даже если бы я сама и не хотела отправляться в Чехословакию, если бы не заключила контракт, который обязывал меня туда поехать, я бы все равно не смогла зависеть от женатого мужчины. Да и от неженатого тоже. Так что Хемингуэй не смог меня уговорить и в конце концов сдался.

— Ладно, Дочурка, но хотя бы будь благоразумна. И помни, что я без тебя очень скучаю. Ты ведь проведешь в Чехословакии всего несколько недель? А потом мы могли бы вместе поехать домой, — предложил он.

— И быть на расстоянии телефонного разговора с тем, кому я не могу позвонить? — спросила я, а сама представила, как буду ворочаться в постели одна, пока он будет спать со своей женой. — Это не может продолжаться до бесконечности, Клоп.

— Хватит уже! Замолчи! — оборвал меня Эрнест.

Он чуть ли не закричал, и я видела, что ему действительно больно. Я понимала, что он не мог решиться бросить Полин, если я не готова стать его женой, причем такой, которая бы поставила свою работу на второе место, а на первое — мужа.

В конце мая я уехала в Чехословакию, а Эрнест — домой в Ки-Уэст. Я написала об этом Мэти. Написала в тот день, когда он сел на лайнер. Я не сомневалась, что Хемингуэй любит меня, и он тоже искренне в это верил. Но я не знала, что со всем этим делать.

Отель «Амбассадор» в Праге стал домом для журналистов, которые приехали освещать падение Чехословакии. Я открыла дверь в номер, чтобы выветрился спертый воздух, и вышла на балкон. На улице сигналили такси и звенели трамваи. На Вацлавской площади уже зажглись фонари. Реклама в витринах магазинов, написанная буквами с этими забавными диакритическими значками, зазывала за покупками. В дверь постучали: это была Джинни Коулз, моя подруга по Мадриду, которая приехала в Чехословакию в качестве корреспондента «Санди таймс». Она с независимым видом, вся в золотых серьгах и кольцах, цокая шпильками, вошла в мой номер. Джинни не спросила, где Эрнест, а я не стала ей ничего рассказывать.

Она принесла с собой бутылку дорогой выпивки и сразу плеснула нам понемногу. Мы стояли на балконе и смотрели, как чехи снуют туда-сюда по улице и переходят через рельсы, не обращая внимания на трамваи.

— Подумать только, — сказала я, — мы могли бы писать репортажи о войне в Испании, а сами вместо этого сидим здесь.

— Война и сюда придет, ждать уже недолго, — вздохнула Джинни.

— Нацисты вот-вот вывесят в Судетах флаги со свастикой. А весь остальной мир как ни в чем не бывало отплясывает джигу, — возмутилась я.

— Марти, дорогая, ты не спасешь Чехословакию, вещая всем и каждому о том, что Гитлер — это зло.

— А я и не собираюсь всем подряд это доказывать, — парировала я. — Приберегу слова для президента Чехословакии. У кого-то же должно хватить духу противостоять этому разнузданному фашисту, который нацелился стереть нас с лица Земли.

И мы вместе, с еще большим энтузиазмом, чем в Мадриде, принялись наблюдать за тем, что происходило тогда в Чехословакии. Мы смотрели, как социал-демократы маршировали по улице, распевали патриотические песни и приветствовали своего президента. А президент уважительно взирал на этот четырехчасовой парад с кепкой в руке, хотя солнце дай бог как припекало. Слушали рассуждения о том, что Чехословакия всегда будет свободной страной, как никогда не остановятся пражские куранты на знаменитой Староместской ратуше, которые отсчитывают время с 1490 года.

Потом мы взяли машину до Опавы. Видели женщин на свекольных полях и мужчин, которые ворошили и заготавливали сено, видели огневые точки с солдатами и пулеметами и противотанковые заграждения. Ходили на работающие в полную мощь военные заводы в Пльзене. Ездили за шестьдесят пять километров, а то и больше, чтобы своими глазами увидеть окопавшихся вдоль границы с Германией нацистов.