Прекрасные изгнанники

И, сказав так, я поняла, что это чистая правда. Я влюбилась в Эрнеста в тот момент, когда читала его статью о Рэйвене, изувеченном ослепшем парнишке с обгоревшими губами, лежавшем в госпитале недалеко от Мората-де-Тахунья. Но тогда я полюбила его только наполовину. Я говорила себе, что люблю Эрнеста Хемингуэя, но на самом деле все обстояло не совсем так: он не принадлежал мне, а я не принадлежала ему. Я внушала себе, что он не тот, в кого следует влюбиться, поскольку подобный мужчина способен вывернуть тебя наизнанку и оставить твои потроха гнить на тротуаре. Но правда была в том, что все это время я любила его только наполовину. Не меньше, но и не больше. Любила с тех самых пор, как Эрнест написал о Рэйвене, который так обрадовался, узнав, что может называть Хемингуэя по имени и который очень хотел встретиться с ним снова.

Помнится, когда Эрнест пообещал Рэйвену вернуться, я подумала, что он вряд ли сдержит свое слово, просто по какой-то причине не сможет этого сделать. Но теперь, когда мы стояли на лестнице и я обнимала Эрнеста, а он оплакивал Рандольфо, я поняла, что он выполнил данное Рэйвену обещание. Он вернулся в палату к тому пареньку, но единственным доступным для себя способом — через писательство, и взял с собой всех своих читателей. В тот памятный день я поняла, что люблю Эрнеста Хемингуэя, люблю его всего, а не какую-то половинку.

Часть третья Париж, Франция

Ноябрь 1938 года

Написав две главы своего нового романа, Эрнест назвал его неукротимым зверем, как будто что-то могло сравниться с его собственным звериным отчаянием. Он уплыл на «Нормандии» в Нью-Йорк, а оттуда отправился в Ки-Уэст, чтобы провести отпуск с Полин и сыновьями, а я двадцать первого ноября вернулась в Барселону собирать материал об испанских беженцах. «Кольерс» не мог предъявить мне претензий: выполняя условия контракта, я честно написала для них три статьи — о ситуации во Франции, Англии и Чехословакии.

В Испании я водила дружбу с Хербом Мэттьюсом, который до сих пор так и ходил в своих невообразимых крестьянских штанах, и наконец-то познакомилась лично с фоторепортером Робертом Капой. Мы с ним сразу нашли общий язык: шутили, пикировались, спорили до хрипоты на любые темы. Бросали друг другу обвинения, которые могли ранить сильнее, чем осколки снарядов, и это помогало нам преодолеть страх смерти: значит, были на свете вещи и поважнее. Например, я говорила Роберту, что недостойно носить пальто из верблюжьей шерсти с широкими лацканами и перламутровыми пуговицами, в то время как жители Барселоны не только голодают, но и к тому же замерзают. Этот разговор произошел во время авианалета. Роберт держал меня за руку, а я, как раз на этой реплике, вырвалась и поплотнее замотала вокруг шеи горжетку из чернобурки.

— Если мне суждено погибнуть, — ответил Капа и снова взял меня за руку, — я бы предпочел, чтобы меня запомнили как франта. Твоя проблема, Марти, в том, что тебя больше заботит выбор слов, а не фасон платья. Если ты думаешь, что писательство способно положить конец страданиям человечества, то ты глупее, чем стадо ослов!

Я рассмеялась:

— А ты самодовольный мелкий циник! Я уж не говорю о том, что ты приехал сюда только для того, чтобы прославиться своими снимками и разбогатеть за счет бедных испанцев!

Мы говорили все это в шутку, но, как известно, в каждой шутке есть доля правды. И в данном случае правда заключалась в том, что его фотографии и мои статьи были нашим единственным оружием, а это оружие оказалось бесполезным в борьбе с Гитлером, располагавшим пушками, самолетами и солдатами.

Я жила в Барселоне и писала о беженцах, однако в последнее время получалось все хуже и хуже. Даже Роберт Капа и Херб Мэттьюс стыдили меня за то, что я перестала писать сердцем. Но у меня больше не было сердца, оно осталось на улицах, гнило вместе с трупами в воронках от бомб по всей Испании.

Похоже, поняла я, придется вернуться домой и найти тихое, подходящее для писательства местечко, где я могла бы спокойно разобраться во всем, что надрывало мне душу. Я уехала вместе с Робертом, который был измотан не меньше моего, и если Эрнесту не нравилось, что мы путешествуем вместе, пока он делит постель с Полин, то меня это вполне устраивало. Мы отправились в Париж в надежде, что там найдем способ заставить мир услышать наши слабые голоса. До чего же я хотела, чтобы мои статьи были такими же красноречивыми, как и фотографии Роберта.

Рождество я встречала в Сент-Луисе с Мэти и братьями. Эрнест звонил из Ки-Уэста так часто, что я практически не отходила от телефона.

— Надо было слепить из этого сюжета роман, а не чертову пьесу. — Он продолжал изводить себя из-за «Пятой колонны». — Тогда я не был бы связан с этими халтурщиками, которые никак не могут ее поставить и заставляют бесконечно переделывать на потребу публике, чтобы гарантированно снискать успех.