Прекрасные изгнанники

В «Аисте» он почти не притронулся к ужину, так старался произвести впечатление на отца и на меня. Мы обсудили новости из Испании. Роберт Капа снова вернулся туда, а Херб никуда и не уезжал. Они бежали из Барселоны двадцать второго января, когда правительство покинуло город. У меня пропал аппетит. Мои друзья в Испании продолжали заниматься настоящим делом, а я сидела в тепле за сытным ужином, хотя мое место было рядом с ними.

— Редакция журнала «Лайф» организовала для Роберта отъезд вместе с американцами, но этот идиот отказался. Сказал, что рискнет остаться с Хербом и другими и не важно, что у него даже чертова паспорта нет, — сказала я.

Бамби хихикнул, услышав, как я чертыхаюсь, и это, естественно, сподвигло меня на дальнейшие богохульства.

— Если сквернословие приведет меня в ад, — шепнула я ему, — что ж, я уверена: там собеседники поинтереснее, чем в раю. А если станет жарко, я просто сниму свою чернобурку.

Когда мы одевались, перед тем как выйти на улицу, Эрнест спросил у сына:

— Ну, как тебе понравилась Марти? Оставить ее себе?

— Если не оставишь, я заберу ее себе! — ответил Бамби.

Джек не был сыном Полин. Думаю, частично из-за этого он так легко впустил меня в свою жизнь. Возможно, я даже не была первой подругой, с которой его познакомил отец. Дети могут смириться с тем, что родители разлюбили друг друга, главное, чтобы они продолжали любить их самих. А Эрнест по-настоящему любил сыновей, и ничто и никогда не смогло бы это изменить. Да, возможно, я, когда писала Мэти то письмо, еще не была до конца уверена в своих чувствах, но теперь нисколько не сомневалась, что действительно люблю Эрнеста и смогу полюбить его детей.

В начале февраля на конфирмацию Патрика собралась вся семья. В Ки-Уэст приехали мать Эрнеста и родители Полин. И еще ее дядя Гэс, который ни в чем не отказывал племяннице и ее мужу и был щедр, даже когда они ни в чем не нуждались. Хемингуэй считал, что я тоже должна участвовать в торжестве, и пытался убедить меня в этом, когда мы в один из наших последних вечеров в Нью-Йорке прогуливались по Пятой авеню, разглядывая витрины с одеждой, обувью, ювелирными украшениями, мебелью и тканями.

— Мышонок обожает тебя не меньше, чем Бамби, — настаивал Эрнест. — А моя мать все вспоминает о том, как прекрасно ты выступила в Чикаго во время своего маленького турне.

— В ходе этого маленького турне, да будет тебе известно, я посетила двадцать два крупных города, — сказала я.

— Ладно, во время твоего грандиозного турне. Ну что, приедешь?

— Очень сомневаюсь, что Полин будет рада видеть меня на конфирмации своего сына.

— Тогда поехали на Кубу, — предложил Эрнест.

Он уже не раз плавал на Кубу в одиночестве. Ему нравилось сбегать от суеты светской жизни, которую организовала в Ки-Уэсте Полин. Теперь это было уже не то идеальное для писательства тихое местечко, что прежде. Куба оказалась идеальным вариантом: она служила оправданием для работы, Эрнест мог за считаные часы добраться оттуда на своем катере до Ки-Уэста и так же быстро вернуться обратно, а вот к нему из Штатов никто приплыть не мог.

— Бонджи, но что мне делать на Кубе?

— У меня накопилось достаточно рассказов для новой книги. Три из них, правда, уже публиковались в журналах «Эсквайр» и «Космополитен», но они там все переиначили, а я хочу вернуть исходный вариант. Включу в сборник также «Пейзаж с фигурами», и потом я еще планирую написать три больших рассказа. Один про Теруэльскую операцию, второй про бой в ущелье Гвадаррама и третий про старого рыбака, который в одиночку несколько дней на своей лодке бился с огромным меченосом только для того, чтобы в конце концов эту рыбину сожрали акулы, потому что он не смог затянуть ее на борт. Но сперва мне надо съездить на Кубу и самому выйти на ялике в море, чтобы не скормить читателю фальшивку.

— Фальшивку?

— Начинаю говорить, как ты, да?

— Мы с тобой, Клоп, теперь тесно сплетены вместе, как две нити одной веревки. Как бы только ненароком не придушить друг друга.

— Поедем на Кубу, Муки. Ты столько времени рисковала жизнью в Испании, и в результате вся эта гниль забила тебе голову. Ничего, солнце высушит грязь, а ром все простерилизует.

Мы затормозили возле витрины, в которой был выставлен обеденный стол с чудесным фарфоровым сервизом, салфетками, бокалами, подсвечниками, серебряными приборами, супницами и большими плоскими блюдами. Все было так идеально подобрано, что меня даже в дрожь бросило от восторга.

— Мне надо писать, Эрнестино. Это единственное, что поможет избавиться от гнили в голове.

— Мне предложили выступить с лекциями в Нью-Йорке и по всей треклятой стране, но я сказал, что у меня нет на это времени.

— Тебе не нужны деньги? Не слишком ли опрометчиво отказываться от подобного предложения?

— Я говорил с ними очень вежливо, на случай если не смогу наскрести рассказов для сборника и окажусь на мели. Объяснил, что сейчас занят, но как-нибудь потом, возможно, смогу. Марти, на Кубе днем мы будем писать, а по вечерам пить ром и заниматься любовью.

Я погладила пальцем букву на витрине.