Прекрасные изгнанники

— А как же мы тогда будем узнавать новости, Клоп?

Американские газеты привозили морем, и, соответственно, они приходили на несколько дней позже.

В последние недели февраля и в первую неделю марта я пыталась привести усадьбу в божеский вид и как-то обустроить дом: наняла маляра для побелки стен, двух садовников и еще работника, который должен был осушить, вычистить и заново наполнить водой бассейн. А Эрнест все это время писал в своем номере в отеле. Он закончил «Под гребнем» — антивоенный рассказ, главный герой которого, корреспондент, очень похожий на автора, снимал фильм, очень похожий на «Испанскую землю», — и взялся за следующий. Эрнест буквально не вылезал из-за пишущей машинки и почти не делал заметок от руки: верный признак того, что работа спорится.

Как-то днем в начале марта мы сидели бедром к бедру на кровати в отеле и перечитывали свои тексты. Я отложила свою рукопись и взяла у Эрнеста первую страницу. Он не возражал. Прочитала первые несколько строчек. История разворачивалась в Испании, в лесу, во время войны. Это были не те боевые действия, в которых принимал участие Хемингуэй, но в целом сюжет похож: американец сражается против фашистов на стороне республиканцев.

На секунду я закрыла глаза и вспомнила покрытые гудроном дороги, о которых писал Эрнест, ручьи, мельницы и дамбы, всех, кто погиб в Испании, взрослых мужчин, которые воевали с оружием в руках, и маленьких мальчиков, которые держались за руки бабушек во время артобстрелов Мадрида.

Эрнест уже начал вносить карандашом правку. Я прочитала первую страницу, потом вторую и третью. Он вычеркивал местоимение первого лица множественного числа и заменял его на местоимение третьего лица единственного числа: вместо «Мы лежали на земле в лесу» — «Он лежал на земле в лесу». И так было везде, по всему тексту.

— А почему ты оставляешь пробелы перед запятыми, точками и тире? — спросила я, а сама подумала, что, наверное, уже не смогу взять в руки свои страницы с мутным, неряшливым и сырым текстом романа о Чехословакии.

— Это на французский манер. Так принято у французов. Ты не знала?

— Только при написании двусоставных знаков. Точка с запятой. Или восклицательный знак.

Эрнест с сомнением посмотрел на меня и нахмурился. Он терпеть не мог ошибаться.

— Эта история о войне в Испании, она о том, как республиканцы атаковали фашистов в ущелье Гвадаррама? — поинтересовалась я. — Штурм Ла-Гранхи, угадала?

— Да.

— Значит, теперь я знаю, чем все закончилось. — (Эрнест промолчал.) — Но это было в мае. В мае тридцать седьмого, мы уже вернулись в Нью-Йорк на писательскую конференцию. Тебя же там не было.

— Для того чтобы описать звуки, запахи и все прочие детали, у меня есть бомбежка дороги на Тортосу, — ответил Эрнест. — У меня есть все солдаты из интернациональных бригад, с которыми мы встречались. Иногда проще смешивать то, что тебе известно, с тем, что ты хочешь узнать. Достовернее получается, когда пишешь о том, что почти знаешь, а не знаешь наверняка. Марти, тебе нравится?

— Это изумительно, Клоп! — восхитилась я. — Начало просто потрясающее.

— Ты и правда так считаешь?

Я погладила Эрнеста по голове. Волосы у него уже начали редеть, да и в бороде появилась седина.

— Эти повторы: «он лежал», «он лежал», «он видел», «он видел». Это не то чтобы красиво, но похоже на заклинание. Что-то почти библейское.

— Я и не думал, что готов писать об этом.

Я отложила страницы в сторону, Эрнест — тоже, и мы занялись любовью. Его было очень легко любить, когда он так писал. Мужчину, который так пишет, я могла бы любить вечно.

Пока я приводила в порядок «Финку Вихию» — выбирала краски, искала человека, который помог бы уничтожить летающих белых муравьев, проникающих в окна и портящих лепные рамы, — Эрнест решил, что ему пора отдохнуть, и отправился рыбачить. До его возвращения я успела многое: наняла в дом работника по имени Ривз, восстановила теннисный корт с покрытием из измельченного известняка и ограждением из бамбука. Садовники избавили усадьбу от зарослей, и теперь по вечерам можно было любоваться огнями Гаваны. А Гитлер тем временем решил, что пришло время захватить оставшиеся территории Чехословакии, что он и сделал пятнадцатого марта. Эту новость я пропустила, потому что проиграла битву за радиоприемник, и мы услышали об этом только в городском баре.

Я считала, что должна немедленно поехать в Европу, но даже если бы на мне не висел груз забот о моих новых владениях, в Чехословакию теперь все равно было не попасть. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как лежать, свернувшись калачиком, в новой постели в новом доме с Эрнестом и моим романом о событиях в Праге, но бедных чехов уже так и так было не спасти, даже если бы я его закончила.

Работы в «Финке Вихии» шли полным ходом, когда Хемингуэй объявил, что ему надо на пару недель вернуться в Ки-Уэст, чтобы повидаться с Бамби, у которого начались пасхальные каникулы.

— Может, пусть лучше он приедет сюда? — предложила я. — Мы бы втроем отлично провели время.

— У меня есть дома еще кое-какие дела, — сказал Эрнест.

— Ну конечно, кто бы сомневался.