Прекрасные изгнанники

— Возвращайся, Клоп, будешь просыпаться под пение птиц в кронах сейбы и фламбояна, а засыпать под шелест ветра в пальмовых листьях. Здесь сейчас так тихо. Тихо, чисто и ни души. Я сегодня плавала в бассейне. Разделась догола прямо в патио и нырнула в воду.

Да, я знала, чем соблазнить Хемингуэя, и понимала, что Полин не может при детях доставить ему такое удовольствие. Хотя она была умной женщиной и вполне могла доставить супругу удовольствие, предварительно отправив сыновей спать.

— Прямо среди бела дня, — продолжила я искушать собеседника. — Солнце припекало мои голые плечи, длинные ноги и голую попку.

На Кубу Эрнест вернулся на «Пилар». Он продолжал снимать для себя номер в отеле, но ночевал в моей постели в поместье «Финка Вихия», в светлой комнате, где пол был выложен желтой керамической плиткой, а окна выходили на юг. В то первое утро он проснулся на рассвете и сразу направился к медицинским весам (я знала, что Эрнест любит взвешиваться натощак, и заказала их, пока он был в Ки-Уэсте).

Я в ужасе наблюдала за тем, как Хемингуэй карандашом записывает цифру на стене в моей только что покрашенной ванной комнате.

— Какого черта, Несто?! Эта стена еще даже до конца не высохла!

— Но это всего лишь карандаш, Студж, — ответил Эрнест с глупой ухмылочкой, то есть совсем не чувствуя себя виноватым. — Начнешь волноваться, когда стану писать ручкой. Это будет символом того, что тебе от меня уже так просто не избавиться.

Я улыбнулась: на него невозможно было сердиться.

— Я это тебе компенсирую, — сказал Эрнест.

— Испорченную стену?

— Да нет, вообще все расходы, включая работника, которого ты наняла.

— Я и сама в состоянии содержать дом и выплачивать жалованье Ривзу.

Необходимость платить по счетам подталкивала меня к пишущей машинке, и мне это нравилось. Мне нравилось, что я совершенно свободно могу заниматься своей карьерой, и я совершенно не желала попадать в зависимость от Эрнеста.

— Тогда давай поделим расходы, — предложил он.

— Но ты же снимаешь номер.

— Откажусь от него.

Тут могла возникнуть проблема из-за адреса, на который ему писали Полин и мальчики, но я подумала, что Эрнест может все устроить так, чтобы продолжать получать свою корреспонденцию в отеле. И не стала возражать:

— Хорошо, давай поделим расходы.

— Пятьдесят на пятьдесят, выпивка не в счет, — заявил Хемингуэй. — За выпивку я плачу сам, это даже не обсуждается.

— Ладно, пусть будет пятьдесят на пятьдесят, выпивка отдельно, — согласилась я.

— Значит, договорились, Муки.

Эрнест установил свою пишущую машинку на столе в моей спальне — в нашей спальне, — натянул штаны и, усевшись за стол, заправил в каретку первый лист. Рубашку он надевать не стал.

— Думаю, кроме выпивки, ты должен отдельно оплачивать свою бумагу и ленту для пишущей машинки, — заметила я. — Боюсь, у меня никаких денег не хватит, чтобы субсидировать литератора, который строчит с такой скоростью.

— Тогда пиши быстрее, Дочурка, — ответил Эрнест и принялся стучать по клавиатуре двумя пальцами.

В те первые дни от Эрнеста пользы в доме было не больше, чем от плюшевого зайца. Всем занималась я: искала и покупала удобные кресла и хорошие крепкие настольные лампы, садовые скамейки, льняное полотно для простыней и скатертей, миксеры для смешивания «Папа добле» и бокалы к ним, которые я таки обнаружила в магазине «Все по 10 центов». Он предоставил мне нанимать повара и горничную. Я же рассказывала и показывала им, что и как любит Эрнест Хемингуэй. Но он так великолепно писал, что мне и в голову бы не пришло попросить его заняться чем-то другим.

Я тоже иногда находила местечко в бамбуковой роще или устраивалась на увитой бугенвиллеей террасе и работала над своим романом о журналистке в Праге. На террасе впору было установить табличку с благодарностью журналу «Кольерс», ведь именно на их гонорары я смогла поселиться в этом раю. Во второй спальне, находившейся в восточной части дома, я устроила кабинет. Окна этой комнаты выходили во двор, куда любили слетаться голуби. В итоге мы, поскольку я любила поспать подольше, перетащили туда нашу двуспальную кровать. Я частенько вспоминала свое первое жилье, которое снимала за четыре доллара в неделю, когда еще только-только начинала работать репортером в Олбани, и меня мучила совесть оттого, что я так хорошо устроилась, когда весь мир вокруг рушится. Но я успокаивала себя тем, что деньги очень скоро закончатся и мне снова придется поехать писать репортажи о человеческих бедах и страданиях.

«Финка Вихия», Сан-Франсиско-де-Паула, Куба

Апрель 1939 года