Прекрасные изгнанники

Я медленно положила вилку на стол. Я устала. Я злилась оттого, что не могла толком работать. Оттого, что в «Кольерсе» постоянно размахивали войной у меня перед носом, а я, вернувшись из Финляндии, пообещала Эрнесту, что больше его не оставлю.

— Да пошел ты, Хемингуэй! — наконец произнесла я. — Пошел ты со своей припрятанной рукописью и прижимистой любовью! Если хочешь — возвращайся к Полин. Позволь ей потратить все твои деньги, да и свои тоже, на ничтожную жизнь, которая ничего не стоит. Польша в огне, а ты насаживаешь маршмеллоу на палочку и закатываешь вечеринку. Амстердам в огне, а ты устраиваешь шумную прогулку по каналам. Париж вот-вот постигнет та же печальная участь, но, когда об этом сообщат в новостях, ты выключишь этот дурацкий приемник и пойдешь стучать по чертовым клавишам, чтобы написать еще один чудесный абзац о войне, которая уже проиграна. Если тебе нравится подобная жизнь, то на здоровье — можешь жить так вместе с Полин!

Я выбежала из дома и долго шла вперед, не разбирая дороги, все дальше и быстрее. Влажное хлопчатобумажное платье начало липнуть к телу. Я шла, пока злость не переродилась во что-то более терпимое, пока не решила, что надо телеграфировать в «Кольерс», и тогда через два дня я буду в Нью-Йорке, полностью готовая отправиться на войну в Европу.

Когда я вернулась, чтобы сообщить о своем решении Эрнесту, он уже ушел.

Я подумала: вот и прекрасно, пусть идет и закатит грандиозную пьянку со всеми, кто согласится с ним пить. А раз уж он доказывает свою мужественность, проставляя всем подряд выпивку за деньги, которых у него нет, компания ему обеспечена на всю ночь. Но к себе в постель я его не пущу.

Я стянула влажное от пота платье, нырнула в бассейн и плавала там голая, пока не остыла, пока не покрылась мурашками от холода.

Эрнест вернулся на рассвете, но у него хватило ума не лезть ко мне в кровать. Когда я встала — с головной болью, в крайне мерзком настроении, — Эрнест спал в той комнате, где работал, но, перед тем как лечь, оставил рядом с радиоприемником записку. Заголовка «ОБЯЗАТЕЛЬСТВО» не было, но Хемингуэй допускал, что его можно назвать эгоистичным и даже мелочным, что он был таким весь последний год и даже дольше, но это все из-за книги, которая просто должна оказаться хорошей, иначе ему конец. Он написал, что если я не хочу, то вовсе не обязана выходить за него замуж. Что он не будет винить меня, если я передумала, поскольку и сам не горит желанием вступить в брак с такой эксцентричной особой. Но тут же добавил, что он хорошо меня знает и очень любит, что без меня никогда не сможет так хорошо творить, что его книги всегда будут моими, какой бы выбор я ни сделала. И подписался: «Твой Бонджи, который любит тебя, даже если ты больше не хочешь выходить за него замуж».

Записку Эрнест положил на рукопись своего романа, который в конце концов назвал «По ком звонит колокол», вдохновившись «Медитацями» Джона Донна; цитату из этого его произведения Хемингуэй также сделал эпиграфом.

Я села в кресло — радио было выключено, а бутылки закупорены — и прочитала вступительные абзацы, которые Эрнест мне показывал еще четырнадцать месяцев назад в Гаване. Потом первую главу до конца, затем — вторую. Я читала и читала не останавливаясь, а когда Эрнест вошел в гостиную, посмотрела на него и не смогла вымолвить ни слова. Хемингуэй и сам понял, насколько гениальную вещь он создал, если я после того, что было накануне вечером, все еще сидела в гостиной этого дома.

Я читала все утро и весь день до самого вечера. Смеялась в голос над смешными эпизодами, включая и уже известную мне сцену, где Роберт Джордан рассказывает Пилар про отца-республиканца. Я поражалась тому, как у Эрнеста получилось написать настолько достоверную историю, хотя абсолютно все в ней было вымыслом. И ощущала легкую тревогу, думая о том, что образ Марии может ударить по мне, подобно образу Дороти из «Пятой колонны», хотя сам автор, разумеется, никогда и ни за что бы этого не признал.

Эрнест оставил меня читать в тишине и ушел в спальню, которая служила ему кабинетом, но я не слышала стука пишущей машинки, он даже выпить до конца дня не выходил.

Когда я добралась до двадцать второй главы, уже начало смеркаться. Роберт Джордан убеждал себя в том, что не стоит обманываться по поводу любви, что большинству людей не посчастливилось ее встретить, а он нашел ее, повстречав Марию, и какой бы короткой она ни была, это единственное настоящее в его жизни и он счастлив, даже если завтра ему суждено погибнуть.

Эрнест лежал, вытянувшись на кровати, в своем кабинете, держа на коленях распечатанный под копирку экземпляр романа. Я улеглась рядом, а он переложил листы на прикроватную тумбочку и обнял меня. Я уткнулась затылком ему в подбородок и дрожала, как Кролик, когда она легла рядом с Робертом в первую ночь после их знакомства.

— Я счастлива, даже если нам завтра суждено умереть, Клоп, — прошептала я.

— Сколько бы это ни продлилось, один день или всю жизнь, Муки, — сказал Эрнест.