Прекрасный белый снег (СИ)

Больше они не встречались, никогда, тем же летом, буквально через месяц, Венькин литовский брат погиб. Погиб он как-то глупо и случайно, совершенно по дурацки, спасая двух местных безголовых раздолбаев. На одной из улиц его родного маленького Плунге произошла авария, небольшая, в шахте канализационного коллектора. А Костас просто оказался рядом, и как человек, считающий себя здесь ответственным за всё, пройти мимо он не мог. Из колодца попахивало чем-то, напоминающим немного нашатырь, но двое ремонтников, вызванных на место происшествия, сказали что канализация так всегда и пахнет. Они надели респираторные маски, один спустился вниз, но отчего-то застрял надолго. За ним полез второй, а когда пропал и он, за ними полез уже сам Костас. И он их вытащил, ещё живых, но сам так сильно надышался газом, что откачать его уже не удалось. Как позже выяснилось, тот странный запах был связан вовсе не с фекалиями, и не с мочой текущей по коллектору, на дне колодца прорвало газовую магистраль, и они просто надышались газом. Тех раздолбаев спасли их респираторы и большое сердце Костаса. У самого же Костаса, как это в подобных случаях обычно и случается, маски в нужный момент при себе не оказалось...

Глава восьмая

Из аэропорта Венька поехал сразу в клуб, на Инженерную. Ему хотелось побыстрее со всем этим покончить, и где-нибудь в скверике, за цирком например, подлечить немного голову после вчерашнего. В клубе, слава Богу, было пусто: "Ну да, — грустно подумал Венька, — кто по лагерям, кто по отпускам...", вопросов дурацких ему никто не задавал, секретарша приняла у него заявление и сказала что можно сразу идти в кадры, а после получить расчёт. В кассе ему выдали зарплату, за два с половиной месяца: майскую он получить в июне не успел, а в лагере зарплаты никакой, естественно, никто не выдавал. Вышла очень даже неплохая сумма, рублей под четыреста почти. "Месяца на три хватит, — промелькнуло у Веньки в голове, — если, конечно, сильно не бухать." Внушительную пачку денег он засунул во внутренний карман, закинул сумку на плечо и гулкими пустыми коридорами направился к выходу из комплекса. Он уже видел, как в ближайшем гастрономе, на углу Мойки, берёт пару бутылочек холодного пивка, садится в парке на скамейку и открывает первую. Хотелось только на минутку в туалет, и он был свободен окончательно: выпитые накануне жидкости просились настойчиво наружу. "Быстренько сделаю свои дела, — подумал Венька, — а после можно по пиву."

В сортире ненавязчиво попахивало хлоркой, еле слышно журчала вода где-то в унитазе, на лавке у приоткрытого окна сидел с беломориной в беззубом рту Серёга — дядя Серёжа, не то с бодуна после вчерашнего, не то уже выпивший слегка, вечный, казалось бы, обитатель клубного сортира.

— Здорово, Серёга, — протянул ему руку Венька. — Чего такой грустный? По пятницам никто не наливает?

— Здорово, Венька, здорово, — протянул тот свою большую морщинистую ладонь. — Ты чего не в лагере? Как здесь оказался?

Серёга, или дядя Серёжа, как его тоже называли иногда, жил в туалете, в маленькой каптёрочке, обычной подсобке где хранились вёдра, всевозможные тазы и швабры, и вечно пахло мокрой тряпкой. Помимо вёдер, тряпок и тазов там был обшарпаный, зашитый коричневым дермантином длинный стол, тумбочка и древний, продавленный почти до пружин кожаный диван, служивший Серёге спальным ложем.

Имущество его было довольно скудным: пузатый электрический железный чайник, пара тарелок и кастрюль и маленькая, на одну комфорку, тоже электрическая плитка. Откуда он здесь взялся, как и когда стал обитателем подсобки никто уже не помнил, казалось этот, весь сморщенный как старый гриб, тихий беззлобный пьяница живёт здесь вечно, настолько все к нему привыкли. Когда-то, по словам Серёги, он был боксёром, что очень походило на правду: он вечно и всем подряд демонстрировал свой нос, это было его любимой фишкой. Нос был и правда каким-то удивительным: Венька, сам отбоксироваший почти полжизни, такого не видел никогда. Мягкий, словно резиновый наощупь, совсем будто без костей и даже без хрящей он чем-то напоминал гуттаперчевую игрушку, и как так могло случиться Венька понять не мог, сколько ни старался.

За старые какие-то заслуги, а может просто, из жалости к бывшему, давно опустившемуся вровень с плинтусом спортсмену, когда-то, много лет назад, его пристроили на должность не то сторожа, не то уборщика, доподлинно теперь это никому не было известно.

Он получал какую-то зарплату и жил в подсобке, рядом с туалетами. В буфете Серёге подавали кашу, пюре или макароны, и денег за это не просили. Место для ночлега у него имелось, зарплаты же вполне хватало на выпивку и даже на какую-то закуску. Клубный народ к Серёге относился с уважением, время от времени ему даже что-то наливали. А он был и рад такой беспечной и беззаботной в давно сложившейся реальности, новой своей, вполне счастливой жизни. Сортир свой Серёга держал в идеальной чистоте, так что уборщица туда почти не заходила.