Прелести Лиры (сборник)

Это кончилось скандалом, то есть тем, чем и должно было кончиться рано или поздно. Бархатков запустил журналом в редактора, назвав его при этом «продажной тварью» и, почему-то, «лысой мордой». Тот нисколько не обиделся (наверно, привык к скандалам), напротив, сочувственно посоветовал обратиться к «нашему уважаемому автору», Валентине, которая глубже вникла в «строй ваших стихов» и изменила свое мнение о них. Стихи неплохие, но не настолько хорошие, чтобы быть неприкасаемыми.

– А паршивые стихи Серова, лизоблюд? – осведомился Бархатков.

– Это не Бог весть что, не Бог весть что, конечно, – заблеял Плескачев, – но уровень приличный и приемлемый для нашего журнала. К тому же – общественно-гражданственной направленности. Тема чести и долга всегда в цене. Это надо поощрять.

– «Бэ-тэ-эр гор-рел-л, офицер-р рыдал-л» – это, по вашему, стихи?

– По-моему, надо с уважением относиться к человеку, знающему войну не понаслышке.

– Тьфу, – ответил на это Бархатков, никогда не служивший в армии.

Все это убедило поэта, что порядок вещей, заведенный раз и навсегда, был неумолим. Не поменялось ничего, ничто не было новым под равнодушной луной, под этой нежно-желтой долькой лимона на нежно-голубом небе. Не хватало только Мальвины и Буратино для полного счастья.

В этой жизни умереть не ново, но и жить, конечно, не новей.

Нечего добавить.

7

Вечером он позвонил Валентине. Та и не думала отнекиваться. Напротив, она выложила ему всю правду, даже ту, которой он и не хотел бы знать никогда. Правда, которую мы не хотим знать, делает нас другими. А другими становиться не хочется: хлопотно и обременительно.

– То, что ты прочитал, – это чепуха. Видел бы ты, какую рецензию я написала на твою поэму!

– Какая же ты сучка, Валюша…

– Нет, ты не понял. Это гениальная рецензия на гениальную поэму.

– Я думал, хоть ты ценишь меня…

– Да я обожаю тебя! Я считаю, что ты написал великую вещь. Тебе просто нет равных, зайка.

– Поэтому ты размазала меня по стенке?

– Я вознесла тебя до небес. Я не писала ничего лучше.

– Погоди. Ты хочешь сказать, что написала положительную рецензию на мою поэму?

– Что значит положительную? В таких случаях говорят – восторженную. Я не стеснялась в выражениях. Приезжай ко мне, почитаешь…

– А как же Серов?

– А что Серов? У него сейчас другая пассия, он у Войны отбил подругу. Но платит мне Иванович исправно и щедро, за что его и люблю.

– Рецензии заказал тебе Серов?

– Конечно. И отрицательные, и положительные. Все проплачено. Кстати, иллюстрации к поэме сделал тоже гений, правда, пьющий гений.

– Так ведь поэма же не вышла, черт побери!

– Выйдет, если ты поставишь посвящение Серову, меценату широкой души. Кстати, он не самый плохой человек из тех, кого я знаю. Унизит, а потом поможет. Отмоет. Другие только унижают. И втаптывают в грязь.

– Валя, как называется то, что ты делаешь?

– Это называется «убивать поэзию» – и я не знаю занятия более поэтического. Я увлечена этим всерьез. Мы с тобой играем в одну игру.

– Но я не играю ни в какую игру!

– Играешь. Просто не отдаешь себе в этом отчет. Твоя поэма не появилась бы, если бы не было таких людей, как я. Мы с тобой и есть одно целое. Да, плюс еще Иванович. Не ломай комедию: посвяти свою поэму вместо Есенина – Серову. Есенину все равно, а Серову – нет. Завтра же ты будешь знаменит, лично я сделаю для этого все, что в моих силах. Я в этом кровно заинтересована: ты же будешь меня кормить всю жизнь. И все эти уроды, которые повторяли мои слова, завтра не посмеют и дышать в твоем присутствии. Серов обещал, что поэма будет издана широко, с размахом. На мелованной бумаге, с цветными иллюстрациями: Есенину и не снилось… О поэме заговорят и в Москве, и в Питере. Ее, не сомневаюсь, переведут на другие языки…

– Так это ты распускала сплетни о моей поэме?

– Конечно, я. Ты думаешь, они способны на это? Они же завистливые бездари. Зависть – их профессия. А моя профессия – игра. Так ты приедешь?

– Зачем Серову мое посвящение?

– У него своя игра, у богатых свои причуды. Кстати, лучше бы вы помирились под Рождество: это позволило бы всем сохранить лицо. Федор был бы тронут.

– Какое лицо?

– Человеческое. Так ты приедешь?

Бархатков, как хам, повесил трубку, но сделал это от избытка совсем иных, не хамских, чувств.

Под сердцем ворочался черный комок.

8

Это была не рецензия; это была воплотившаяся мечта. Валентина сказала, нет, красиво выболтала все, о чем только грезил, и о чем даже боялся думать Бархатков.

Это была не рецензия: это был шанс. Другого такого могло не представиться никогда.

Не раздумывая ни секунды, Бархатков направил рукопись Валентине с посвящением: «Федору Ивановичу Серову, меценату с широкой душой».

Уже под Рождество прилавки книжных магазинов были аккуратно завалены великолепно изданной поэмой с иллюстрациями и оформлением, которые сводили с ума видавших виды знатоков. А еще через день вышел последний в году номер журнала, украшением которого была рецензия Валентины.