Прелести Лиры (сборник)

А иногда пульсирующие, влажные строчки с шершавой сладострастной рифмой самопроизвольно рождались в то самое время, когда, казалось бы, не до стихов – в то время, когда она отдавалась мужчине. Когда ее брали. Имели. Ее самые рискованные и злые рифмы – вот ее интим, если угодно – приходили к ней в тот самый сакральный момент, когда ОН, посторонний, со своим резким запахом чужого тела, проникал в ее лоно деревянным веретеном. Возможно, она испытывала при этом легкое разочарование, но оно быстро покрывалось свежей волной (иногда состоявшей из липкой паутины) иных ощущений. В этот момент ей хотелось мстить. Кому? Чему? Зачем? Почему?

Накатывали слезы, вызывая приступ истерической злости. В ней под тысячелетними пластами страстно и плотоядно шевелилось что-то древнегреческое – Медея, Мегера, Сирена, Сцилла, Харибда… Покорность женщины всегда таила в себе бунт. Хотелось кусаться и грызть. Кто виноват?

Какие пустяки, ей Богу. Какая разница? Это вопросы не к ней – к Лире. Настя чувствовала, что творчество и жизнь как-то связаны, и ей казалось, они связаны именно непредсказуемостью. Хаосом. Паутиной. Вот почему если она себя и уважала, то исключительно за непредсказуемость. Дорожила своей темной силой. Других она, естественно, презирала, ибо они катастрофически предсказуемы. Люди без Лиры – рабы. Рыбы немые без Лиры. (Кстати, как красиво, как стильно дохнут большие сильные рыбы – прохладные, скользкие, сдавленные перламутровой кольчугой (и вот Лира видит уже перед собой задетого смертельным копьем гладиатора – прелесть!) – на знойном берегу, аккуратно разевая старчески беззубый рот и закатывая соло последних судорог!) Ничтожества. Я – царевна в крепдешине, красиво сорящая вокруг себя лепестками (заказывали праздник вашей душе? Вот вам блестки конфетти, осыпавшиеся с моей русалочьей чешуи!), а они – плюгавые коротышки, населяющие страшненький бестиарий.

Федор Басов… Царь? Царю править, женщине лукавить? Да, это поэт. Лира это чувствует. Значит, он должен быть похож на нее, на Лиру. Но он оказался пошлым Федором (любимая Федра не липла тепленькой ассоциацией к мужицкой архаике – Федор). Нежная, беззащитная плоть большого моллюска – не огражденная ни панцирем, ни чешуей, ни шкурой… Как можно? Даже сакральный пласт – Теодор, Божий дар – не спасал.

Вот она и пришла к Поэту. Это же божественный сюжет: поединок роковой. Молодость и ядреная зрелость, опыт (крапленый гранит) и зеленый кураж (сочные патефоны терпких лилий), запах девочки, перебиваемый кисловатой старческой прелью. Небо и земля, союз которых рождает блаженную грязь. Большая Медведица верхом на Малой, заблудившиеся в созвездии Скорпиона. Прелесть. А он?

Оказался доступен, как молоко. Противное парное молоко, полезное беременным и детям. А также пожилым людям (и наяву слышит она голос абсолютно уверенный, словно глаголящий истину истин: «Уступайте место детям, беременным женщинам и людям престарелого возраста»: вот за это родо-племенное менторство расплывшейся вагоновожатой Лира ненавидит забавно дребезжащие трамваи). Небожитель должен был отхлестать самоуверенную девчонку плеткой-семихвосткой, которая всегда под рукой, за голенищем скрипучего ялового сапожка (ах, какая должна быть ручка у чудо-плеточки – отполированная, резная, удобная; сколько сахарных девичьих задов, испоротых вдоль и поперек, грезили о нагаечке в медовом бреду мастурбаций, ах), заставить ноги себе мыть и воду пить. И еще…

В общем, мужчина, если он царь (увесистое, тяжелое, золотое слово), всегда найдет способ унизить женщину и при этом заставит ее восхищаться собой. А дядя Федя…

И все таки он поэт (именно это в нем и раздражает). Значит, стихи могут рождаться из чего-то другого, не жуткого и не сакрального? Не из яда, способного убить каракурта, – из «молока моллюска»?

В этот момент ей уже хотелось отомстить и Федору. Прямо-таки одолевал зуд мщения, закравшийся в складочку…

В общем, ту самую. Которую она из любопытства демонстрировала любопытному сынишке. И надо же было такому случиться – ляпсус фортуны или сети злого рока? – чтобы именно в этот невинный момент их застукал муж, мужлан, который не способен посмотреть на вещи с обратной стороны Луны. Он взял ее девственницей, по доброму согласию (она отдалась из любопытства), и затем женился насильно, из чувства долга. Сын? Результат его неустанной, патетической борьбы с новинками контрацепции. Предки Димитрия (что за лицо у мужа-ужа: сухие скулы скопца, стеклянные пуговицы-глаза), передовики могучих фабрик-костелов, флагманы безумных битв с легионами легкомысленных беззащитных демонов (таких же, кстати, невыразительно белых и пустотелых, как и ангелы), страстотерпцы, веками питавшиеся плесенью морали, и потому всегда заслуживавшие лучшие (тепленькие) котлы в преисподней, – очевидно, по протекции самой Марии, девы (донельзя пошлое словечко).

В набухшей складочке – желание. Ходить невозможно – все горит. Такого не было – никогда. Да, зачем врать себе?