Преломление. Витражи нашей памяти

— Ну, что, дядя Коля? Не зря ты, видимо, ходил в увольнение и тратил большие деньги на выпивку. Зряшных трат не бывает. Считай, что вернулись к тебе твои денежки…

— Никак Вася объявился?!

Я протянул моему соседу по каюте перстень с мухой:

— Твой! Носи на здоровье.

— Не может быть! — воскликнул Николай Иванович. — Тот перстень?

— Он! За две с половиной тысячи. Устраивает?

Николай Иванович надел на безымянный палец перстень, повертел им в воздухе и спросил:

— А что это за басурманская муха тут выдавлена? Может быть, для русского человека знак нехороший?

— Не хочешь, не носи.

— Ладно, доедем до Ленинграда, отдам его на проверку. Ежели золотом окажется, переплавлю себе на зубы.

— Золото-то вряд ли за такую цену. Он мне за сотню его отдал…

В Ленинграде, куда мы пришли после четырёхмесячного плавания по экваториальным водам Атлантики, Николай Иванович пошёл в ювелирную лавку, и там ему сказали, что его сенегальский сувенир весит 34 грамма и сделан из золота 585-й пробы.

В следующем рейсе Николай Иванович красовался новыми вставными зубами. Они блестели не хуже того перстня, который всучили нам в Сенегале.

Я смотрю на давнюю фотографию: между мною и Николаем Ивановичем стоит улыбающийся негр. Он по-дружески обхватил нас за плечи и честными глазами уставился в объектив моего старенького ФЭДа. Когда меня спрашивают, что это за симпатяга, похожий на американского актёра Эдди Мэрфи, я всегда отвечаю, что это наш «земляк» — Вася Бомбовоз из Сенегала, окончивший институт имени Лесгафта, прекрасной души человек и свой в доску. Можно добавить, что благодаря Васе человек, стоящий рядом с ним, немного похожий на Наполеона и зовущийся Николаем Ивановичем, осенью 1974 года вставил себе золотые зубы.

Запахи Греции

Я встретил его на набережной в Салониках.

Он ловил рыбу с каменного пирса, сидя на гранитном срезе, и лениво помахивал коротким удилищем. Не оборачиваясь, неожиданно произнёс недовольным тоном:

— Чего стоишь за спиной, как остолоп? Проходи! Не видел, как рыбу ловят, что ли?

Я удивился. Не видя человека, и сразу — на русском.

— А откуда… — начал было я.

— Откуда, откуда, — перебил он меня. — Из оттуда! Если отозвался, значит понял. Был бы местный, пошёл бы дальше.

— Из России? — поинтересовался я.

— Из Грузии. В Тбилиси жил.

И он запел на грузинском:

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,
Ушенод сицоцхлец ар минда…

— Грузин?

— По отцу грек, он из понтийских. По матери русский. По шно-белю могу и за грузина сойти. Поди разбери сейчас, кто какой национальности.

— А зачем здесь?

— Затем. Судьба. Горбачёв. Перестройка. Всё сдвинулось. Если б в Грузии была работа, разве я поехал бы сюда за тыщу вёрст киселя хлебать? Годы не те.

— Давно тут?

— С утра. Клёва никакого.

— Я спрашиваю, давно ли в Салониках?

— А ты кто, моряк?

— Как догадался?

— А чего тут догадываться? Район портовый. Был бы, как я, пришлым, вопросы бы не задавал. Между собой мы, которые из бывшего нерушимого республик свободных, общаться не очень-то любим. Так что догадаться — труда особого не надо.

Он встал, свернул удочку и протянул руку:

— Нико.

Роста Нико оказался небольшого. Одет просто: лёгкая голубая рубаха с коротким рукавом, серые штаны, чёрные исхоженные туфли. Руки жилистые. Лицо с иронично-печальными глазами, крупным носом и толстыми, собранными в брам-шкотовый узел губами. Когда говорил — узел этот ослабевал и давал небольшую прореху, которая меняла свою конфигурацию в зависимости от произносимых слов.

— С «Максима», что ли? — «узел» повернулся немного вбок, и Нико помахал большим пальцем в сторону стоящего поодаль парохода.

— С него.

— А почему флаг чужой?

— Тринидад и Тобаго, — пояснил я.

— А причём тут Тринидад?

— Своё всё распродали. Даже флага не осталось. Вот и ходим под чужим. Не ты один мыкаешься.

— А-а-а! Понятно. Чужому дяде капитал сбиваете. Ну, так за это и боролись. Поздравляю от чистого сердца.

— А что остаётся? Тебя тоже не от хорошей жизни занесло сюда.

— Послушай, генацвале, — перешёл на мажорный лад Нико, — не хочешь сегодня вечером пивка местного попить? Тогда, может, и жизнь краше покажется. А? Соглашайся. Пиво здесь хорошее, водой не разбавляют. Угощаю. Сегодня халтуру одну заканчиваю. Офис под ключ сдаю. Деньги — наличными. Так что? Гуляем?

— На халяву, что ли? Как-то неудобно…

— Неудобно штаны через голову надевать, — уточнил Нико. — Сегодня — я, завтра — ты. Соглашайся, генацвале. Не сидеть же тебе весь вечер в своём железном ящике, — он указал в сторону «Максима» и предложил: — В семь часов у Белой башни.

— Думаешь, я знаю, где твоя Белая башня?

— Спросишь. Здесь любой скажет.

— Я кроме «карамэрэ» по-гречески ничего не знаю.

— Этого достаточно. Добавишь «Лефкос Пиргос» — поймут. Короче, как выйдешь из порта, пойдёшь в ту сторону по проспекту

моего имени, что тянется вдоль набережной. А ещё лучше — иди по самой набережной.

— Проспект твоего имени?..

— Да, проспект Никиса. Он, можно сказать, упирается в эту Белую башню. Мимо не пройдёшь. Ходьбы здесь минут двадцать. До встречи.

Мы ударили по рукам.