Преломление. Витражи нашей памяти

Выйдя к тому месту, где впервые повстречали Васю Бомбовоза, мы оторопели: именно там, в пыли запруженной людьми улицы сидел наш Вася. Сидел как ни в чём не бывало, вытянув левую ногу вперёд, а правую, согнутую в колене, обхватив двумя руками. На его лице блуждала отстранённая улыбка, как будто он накурился гашиша. Николай Иванович подошёл к нему вплотную, упёр руки в бока и уставился на «земляка» долгим немигающим взглядом. Но это не произвело на Васю ни малейшего впечатления. Взор его так же блуждал по невидимым простому смертному весям.

— Вася, это ты?! — хриплым от волнения голосом почти прокричал Николай Иванович. — Верни мне тыщу франков, сволочь! Это я — дядя Коля! Не узнаёшь?

Вася с трудом сфокусировал глаза на стоящем перед ним крикуне и ещё шире улыбнулся.

— Ты видишь? Он издевается надо мной. Я сейчас набью ему морду!

— А может быть, это не Вася, — сделал предположение Гена.

— Ну как же не Вася! И джинсы те же, и рубаха, и мордуленция наглая.

— Свой в доску, — добавил я.

— Да они здесь все на одно лицо, — начал уговаривать Гена.

Николай Иванович стал приглядываться.

— Вася, подлец, ну скажи хоть слово! Или ты хочешь, чтобы я тебе харю начистил за твои проделки?

Тот даже глазом не моргнул.

— Или притворяется, или действительно не он.

Гена отвёл Николая Ивановича в сторону.

— Не он, уверяю тебя. Но похож. Может быть, даже его родственник. Но не Вася. Сам видишь, не реагирует он на тебя. Конечно, если разыгрывает, то комар носа не подточит. Пойдём на пароход. Так спокойней будет. Всё равно здесь ничего не добьёшься. Компенсируем мы тебе потерю. Пусть это на его совести будет.

— Да какая у них, у басурманов, совесть!

— А ты так ему верил, — напомнил я.

Нас прервал продавец перстня:

— Problems? — спросил он.

— Russian people never have problems, — ответил я, — because we have many ideas and we believe in it[6].

— О! It is fine! Go to the ship[7].

И мы цепочкой стали выбираться из сутолоки торговых рядов. Впереди, как и прежде, шёл продавец перстня, за ним Николай Иванович. Мы с Геной замыкали шествие. Мне почему-то захотелось оглянуться, и, сделав резкий поворот головой, я увидел истинное лицо Васи Бомбовоза. Без всякого сомнения, это был бывший студент института им. Лесгафта. Ублюдочно закатив глаза к небу и раззявив в плачущей гримасе рот, он упёр большой палец в свой маленький, прижатый к лицу нос и ладонью изображал летящую бабочку. Так Вася провожал своих «земляков». И я был уверен, что и этому жесту он научился у нас в Ленинграде. Конечно, об этом я никому не сказал тогда.

Наконец-то добравшись до нашего белого парохода и поблагодарив продавца перстня за грамотный эскорт, мы стали подниматься по трапу.

— I wait you hear. Price is fix[8].

— Что он говорит? — переспросил Николай Иванович.

— Говорит, что будет ждать нас здесь до посинения, пока не купим у него перстень по установленной цене.

— Хрен ему. Пусть ждёт теперь до отхода. А мы ему помашем ручкой.

Когда стемнело и по бортам включили внешнюю иллюминацию, мы с Геной вышли на палубу подышать свежим вечерним воздухом и полюбоваться издалека огнями Дакара. Продавец перстня всё так же стоял недалеко от трапа и, запрокинув голову вверх, с открытым ртом смотрел на стоящий перед ним научный лайнер. Заприметив нас, он стал подпрыгивать и махать руками, чтобы привлечь к себе внимание.

Видимо, догадавшись, что мы отказываемся покупать перстень даже по заниженной цене, сенегалец, сложив ладошки рупором, прокричал:

— Only for you! Three hundred[9].

— Представляешь? Начинал, кажется, с двух с половиной тысяч, — с удивлением заметил Гена, — может быть, в конце концов он нам отдаст его бесплатно?

Продавец энергично потёр о цветастые шорты перстень и выставил его на вытянутой вверх руке для обозрения. Под лучами забортных прожекторов перстень горел, как золотой.

— Three hundred — it is very chip![10] — кричал снизу продавец.

— Пойду дам ему сто франков, — решил я вслух, — всё-таки он вывел нас из лабиринтов дакарской глубинки. Не исключена возможность, что мы до сих пор блуждали бы там под водительством Николая Ивановича.

— Может быть, ты и прав, — согласился Гена.

Я спустился по трапу и протянул нашему сенегальцу потрёпанную купюру в сто западноафриканских франков.

Сенегалец отшатнулся от неё:

— It is not good! My thing cost more expensive[11].

— I give you only this money. More I haven’t, — сказал я, — I don’t need your thing[12].

По-видимому, наш сенегалец понял, что он не получит и этих ста франков, хотя я отдавал их бескорыстно.

— O’key! — вдруг согласился он. — Only for you[13].

Быстро забрав у меня деньги, сенегалец вручил мне массивный перстень, на котором была вытиснена не то муха, не то оса, обнимающая своими крыльями нижний обруч изделия. Этого я не ожидал и хотел было вернуть перстень, но туземец вдруг заговорил на непонятном мне наречии и стал отмахиваться руками, мол, всё-всё — сделка состоялась.

В каюте я застал Николая Ивановича. Он готовился к вечерней вахте и переодевался в робу.