Преломление. Витражи нашей памяти

«Судовое время пятнадцать часов тридцать минут. Команде пить чай», — объявили по трансляции. Не реагируя на команду, дверь продолжала играть в непонятную нам игру, то прикрывая, то приоткрывая зев проёма. И мимо нас, как в немом кино, стали мелькать знакомые лица экипажа. Но, быстро стушёвываясь, шли дальше на положенный по расписанию чай. Крепкий грузинский чай с вареньем и оладьями нас в этот раз не прельщал. Все ждали финала: или дверь закроется, или мы останемся здесь до морковкина заговенья.

Это было остановившееся мгновенье, похожее на вечность. Дед опять что-то забубнил. И под его бубнёж и монотонное качание двери мы снова погрузились в странное состояние между явью и сном.

В проёме двери, как на сцене театра, вдруг неожиданно стало разворачиваться фантасмагорическое действо. Замелькали привычные персонажи, выглядевшие до странности непривычно.

Двигаясь как фигуры на Пражских часах, шедшие с объявленного по расписанию чая члены экипажа на короткое время замирали перед раскрытой дверью, поворачиваясь то одним, то другим боком. Реже вообще не поворачивались. Но все что-то говорили.

Первым снова показался помполит, почему-то одетый в сутану ярко-красного цвета. С видом весьма надменным он шёл гусиным шагом, оттопырив нижнюю губу. На уровне живота на плоской золотой цепи болталась звезда Давида. Персонаж вдруг погрозил нам, сжав пальцы в плотный жирный кулак. При этом лицо его сделалось слащаво-лукавым.

Повернувшись к нам в пол-оборота, он произнёс елейным голосом: «Всё в руцех князя мира сего, всё в его воле! И знайте наперёд, от руц его загребущих мало кто уходит». Разжав кулак, он благословил нас жестом католического священника и невозмутимо пошёл дальше под едва уловимый бой Пражских курантов.

Наш старейший моторист открыл от удивления рот, а электрик хотел было уже зааплодировать столь невероятно преобразившемуся помполиту. Но Дед прервал все поползновения к выражению каких-либо чувств громким окриком: «Окстись!!!»

Электрик машинально перекрестился. Но от этого странное действо не прекратилось.

Поскольку следующий персонаж «Пражских часов» предстал в виде цирюльника с помазком и ведёрком с мыльной пеной, я его едва узнал. То был младнаучспец аэрологического отряда. Он бравировал своей «калининской бородкой», которая торчала, как пук сухой травы. В начале рейса спец взял посмотреть у меня книгу «Звёзды на небе», а потом, не желая её возвращать, отрицал даже её существование и почти убедил меня в этом.

Остановив свой взор на мне, должник произнёс:

— Наше вам с кисточкой! С пальцем девять, с огурцом пятнадцать!

Стало понятно, что никогда теперь не запомнить мне контуры видимых созвездий, которые так хотелось изучить, чтобы свободно ориентироваться в звёздном небе. Кто теперь изучает азбуку Морзе или таблицу логарифмов? Так и я — успел освоить на северном небосклоне только Большую Медведицу, Полярную звезду и Кассиопею, которые расположены на одной линии вращения. А на южном — Южный Крест, одно из самых ярких и красивых созвездий. Вот тебе и «наше вам с кисточкой».

Наконец, в дверном проёме показался капитан в тропическом форменном костюме под цвет песка африканских пустынь. Лицо его и цвет костюма выдавали в нём латентного охотника необозримых саванн. Старый потёртый винчестер 44-го калибра, который он небрежно держал в левой руке, непроизвольно вызывал зависть. Родители дали ему имя первого императора Рима. Это его нисколько не смущало, и он с детства носил на лице некую печать задумчивости и властности Октавиана Августа.

Капитан передёрнул нижнюю скобу винчестера и, обернувшись в нашу сторону, произнёс:

— Оладьи скоро закончатся! А без оладий что? Жизнь пуста и неинтересна.

— Это кто сказал? — очухавшись от сонного оцепенения, спросил второй механик по кличке Оберст. — Пойду принесу хотя бы свою порцию…

— Сидеть!!! — приказал Дед.

После чего мы опять прижухли. Дед продолжал бубнить про какие-то клапана, раскепы, форсунки, жиклёры и плунжерные пары.

Между тем в проёме появилась новая фигура. Хохол из хохлов! Родители его ещё в досталинские времена к своей фамилии Куропятник добавили «ов». И в итоге стали русскими. Хотя от сала так и не отказались. Вот и наш «русский» нёс под мышкой большой шмат сала, который он постоянно брал с собой «для усиления» обеда или ужина. Это было его любимое выражение — «для усиления». Как он сочетал сало с оладьями и вареньем, трудно представить.

Здесь надо особливо отметить, что этот неизменный шмат у Хохла никогда не уменьшался. В экипаже ходил слух, что он был получен от самого фуцмана, который уверил Хохла, что именно в этом шмате сала заложена матрица жизни. Поскольку Хохол находился под воздействием много выпитой горилки, то согласился на предложение почти сразу, рассчитывая пусть и не на бессмертие, но хотя бы на ощутимое продление своей многоценной жизни.

Покосившись на отверстую дверь, где на диване размещались двенадцать полуспящих хранителей электричества, пара и топлива, Хохол ещё крепче прижал сало локтем к правому боку.

Один из хранителей, учуяв запах сала, попросил Хохла: