Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

Где же находились «типичные» промышленные города – этот, без сомнения, новый и беспрецедентный ранее тип города XIX столетия?[1031] Поначалу их можно было наблюдать только в Англии. Путешественники из Франции или Германии, привычные к традиционному виду городов раннего Нового времени, оказавшись в центральных графствах Англии, недоумевали перед лицом урбанизации, вызванной развитием индустрии в Мидленде к 1850‑м годам. Если посетители с континента знали примеры крайней бедности и могли представить себе, что переполненные сырые подвалы Манчестера воспроизводили пусть и в превосходной степени, но знакомые картины городской нищеты, то к виду гигантских фабрик и множества чадящих труб они не были подготовлены. В 1830‑х и в 1840‑х годах не в последнюю очередь именно из‑за непривычных до того размеров Манчестер воспринимался как «шокирующий город» (shock city)[1032]. Семиэтажные фабричные здания встраивались здесь в существующий городской ансамбль без учета каких бы то ни было эстетических соображений. Это особенно бросалось в глаза не в центральных районах, а в пригородах, где возникающая промышленность в короткое время полностью меняла характер населенного пункта. Уже во время первой волны индустриализации – в Англии это происходило между 1760 и 1790 годами – новые фабричные здания довлели своими громадами над поселениями, в которых они сооружались. Две или три таких фабрики могли превратить деревню в небольшой город. В более поздний период индустриализации один-единственный концерн мог привести к возникновению даже промышленного центра. Дымящиеся трубы стали символом нового типа экономики. Они врастали в городской пейзаж и становились его характерной чертой, даже если были оформлены как башни, наподобие итальянских кампанил[1033]. Иные города появлялись на пустом месте в качестве промышленных городов и долгое время не имели никакой другой цели существования. Так было в случае с Шеффилдом и Оберхаузеном, Катовице и Питтсбургом. Были и города со значительным доиндустриальным прошлым, но выдвинувшиеся в первые ряды больших городов только благодаря промышленности.

Часто поносимый Манчестер, который казался таким наблюдателям, как Чарльз Диккенс, Фридрих Энгельс и Алексис де Токвиль, не иначе как аппаратом для превращения цивилизации в варварство, представляет собой самый знаменитый образец монофункционального большого города[1034]. Здесь размещение промышленных объектов и приток рабочей силы предшествовали строительству необходимой инфраструктуры. Население города Бирмингема между 1800 и 1850 годами увеличилось в три раза, с 71 тысячи до 230 тысяч жителей. Манчестер в то же время вырос с 81 тысячи до 400 тысяч, а портовый город Ливерпуль – с 76 тысяч до 422 тысяч человек[1035]. Манчестер и другие промышленные города шокировали современников грязью, шумом и зловонием, а также отсутствием привычных форм, обычно сопутствующих городскому развитию. Города нового типа росли, подобно Манчестеру, очень быстро, но при этом в них не возникали те институты и признаки, которые, как считалось, необходимы любому городу. Экономическая целесообразность успешно создавала собственные пространства и социальное окружение, в то время как раньше даже идея такая не могла возникнуть, что экономика окажется единственной основой существования городской жизни[1036]. Это нашло свое отражение и в архитектуре. Фабрика была не тем элементом, который можно интегрировать в картину города. Градостроительное проектирование в таких городах приняло форму решения локальных проблем, без планирования городского ансамбля – как это происходило раньше, когда планы рождались на барочной чертежной доске. Фабрики, местоположение которых выбиралось исключительно с точки зрения экономической выгоды, неизбежно действовали как центробежная сила, тогда как ранее европейские города традиционно стремились к укреплению центра[1037]. Может быть, именно поэтому новые ратуши от Манчестера и Лидса до Гамбурга и Вены имели гигантские размеры, значительно превосходящие здания-предшественники, – чтобы создать символический противовес гражданского общества символике капитала (а в Вене – еще и символике двора).