Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

От идеи, что история движется не линейно и прогрессивно, а циклически, тоже не следует отказываться, отбрасывая ее как проявление домодерного образа мысли. В качестве аналитического инструмента она не бесполезна. Экономическая история применяет модели производственных и конъюнктурных циклов разной длительности. Открытие этих циклов стало важным результатом теоретических поисков экономической науки в XIX веке[255]. Представление о «длинных волнах» (long waves) имперского контроля и гегемониального господства оказалось полезным инструментом, позволившим по-новому поставить вопрос о распределении военных сил в мире[256]. Западному миру знакомы как линейные, так и циклические модели исторического движения. Начиная с XVIII века, однако, он отдает предпочтение идее направленного в будущее движения времени – «прогрессу», ход которого то и дело застопоривается, а иногда возвращается к пройденному этапу[257]. Другие цивилизации переняли позже эту европейскую идею прогресса. Некоторые из них, например мусульмане, не отказались при этом от собственных дискретных представлений о линейности, в соответствии с которыми история мыслится не как постепенное развитие, а как прерывистая череда отдельных моментов[258]. Заслуживает внимания и хотя бы проверки вопрос о том, могут ли подобные представления об истории и времени, свойственные тем или иным культурам, найти применение в современной исторической науке в качестве адекватного описания реконструируемой действительности.

Вот лишь один пример: Майкл Онг-Твин предполагает, что развитие социальной истории Юго-Восточной Азии вплоть до второй трети XIX века совершало движение по спирали. Онг-Твин выдвинул эту гипотезу (на большее он не претендует) на основе противоположных представлений, которые он наблюдал у историков и антропологов: первые не сомневаются в наличии эволюции, прогресса и причинно-следственных связей, вторые исходят из структур, аналогий, сходств и взаимодействий. Историки, по его мнению, подчас приходят к ошибочному заключению, принимая наблюдаемые ими изменения, имеющие место в рамках определенного отрезка времени, за непрерывный процесс трансформации. Онг-Твин предложил собственную интерпретацию истории Юго-Восточной Азии, согласно которой она как бы колеблется (он использует выражение «осцилляция») между двумя циклами: «аграрно-демографическим» циклом развития государств, ориентированных внутрь континента, и «коммерческим» циклом, характерным для городов и политических единиц, обращенных лицом к морю. В частности, бирманское общество после многочисленных изменений вернулось в середине XVIII века в состояние, обладавшее большим сходством со временем прославленной династии Паган XIII века. Это стало возможно благодаря силе бирманских государственных учреждений, пишет Онг-Твин[259]. В ходе британской колонизации, постепенно, в течение 1824–1886 годов подчинившей себе Бирму, влияние этих сил было подорвано. Но только после революции 1948 года, принесшей независимость стране, было впервые прервано движение по старой траектории.

Нет необходимости в выработке собственного суждения относительно такого взгляда на Бирму и Юго-Восточную Азию в целом. Еще один аналогичный пример можно привести для наглядности. Он касается более общего довода. В европейской философии истории примерно с 1760 года укрепилась идея о том, что динамичным обществам Западной Европы противостоит находящаяся в состоянии «застоя» и даже «неподвижности» Азия[260]. Когда Гегель в 1820‑х годах высказывал эту точку зрения, он еще проводил некоторые различия между разными азиатскими обществами. Немногим позже эта идея приняла форму широко распространенного мнения, что существуют народы «без истории». К таковым наиболее склонные к огульным суждениям авторы относили не только «дикарей», не обладающих письменностью и государственностью, но и высокоразвитые азиатские культуры и славянские народы. Когда народам отказывают в одновременности, в присутствии в едином общечеловеческом пространстве-времени, это, как совершенно обоснованно отмечали критики, вопиющий пример так называемого «бинарного упрощения»[261]. Было бы неверно видеть в прошлом – особенно в прошлом Азии – только вечное возвращение к пройденному и поверхностные изменения в ходе войн и смен династий. Однако было бы также неверно впасть в другую крайность и рассматривать всю историю – или даже один только период Нового времени – в ослепительном унифицирующем свете европейской идеи прогресса. Именно это было свойственно теории модернизации 1960‑х годов, идеи которой обсуждаются до сих пор; она представляет исторический процесс в форме состязания: мощный североатлантический регион лидирует, а за ним тянутся все остальные – догоняющие и отстающие в развитии. Если историк по меньшей мере допускает возможность нелинейного движения истории, это освобождает его от дурного выбора между бинарным упрощением и европоцентристской убежденностью в однородности мира.

Реформа времени