Цивилизаторские миссии находят свое отражение уже в отношении ранней китайской высокоразвитой культуры к различным окружавшим ее «варварам». Идея цивилизаторской миссии присуща европейской античности, а также всем религиям, расширявшим сферы своего влияния. Никогда эта идея не обладала такой властью, как в XIX веке. В Европе раннего Нового времени протестантскую Реформацию можно понимать как масштабное движение с целью цивилизовать «коррумпированную» культуру – и в зеркальном отображении Контрреформацию как попытку отпора и отвоевывания новой цивилизующей инициативы. В памятниках культуры, таких как Библия Лютера или огромные барочные церкви, можно видеть инструменты цивилизаторских миссий. Однако миссионерскую динамику раннего Нового времени не следует переоценивать, и особенно в отношении европейской экспансии за океан. Империи эпохи раннего модерна редко одушевляла миссионерская идея. Помимо испанской монархии никто не помышлял о создании гомогенной имперской культуры[610]
. Для голландцев и англичанВ ранее Новое время еще отсутствовало убеждение в существовании на Земле лишь одной цивилизации, задающей мерило цивилизованности, – европейской. Такая глобализация цивилизаторских норм стала новшеством «долгого» XIX века. Она подразумевала, что прежний военный, экономический и культурный баланс между Европой и другими континентами – особенно Азией – нарушен. С одной стороны, глобальная цивилизаторская миссия европейцев служила идеологическим инструментом имперского завоевания мира. С другой стороны, ее нельзя было распространить только с помощью канонерских лодок и экспедиционных войск. Успехи цивилизаторской миссии в XIX веке основывались на двух дополнительных предпосылках: во-первых, на существовавшем в головах не только у представителей европейских властных элит, но и у частных агентов глобализации в той или иной форме убеждении, что мир изменится к лучшему, если как можно большее число неевропейцев возьмет на вооружение достижения превосходящей их цивилизации; а во-вторых, на появлении на различных многочисленных «перифериях» общественных сил, которые разделяли это убеждение. Первоначально идеал цивилизаторской миссии был исключительно евроцентричным и в своей претензии на абсолютность направлен против любой формы культурного релятивизма. При этом он был инклюзивным: европейцы не собирались сохранять высшую цивилизацию только для себя, остальные должны были иметь право в ней участвовать. Этот идеал был полиморфным и политически: приобщение к цивилизации должно было осуществляться как внутри, так и вне колониальных систем. Оно могло предшествовать европейскому завоеванию территории, не зависеть от него или служить постфактум его легитимации. Риторика цивилизации и приобщения к ней могла с таким же успехом сопровождать и не зависящее от Европы государственное строительство и формирование господства. Она основывалась на оптимистической идее прогресса и растущего сближения между культурами мира. В то же время она подходила для легитимации и пропагандистского сопровождения разнообразных проектов, которые объявляли себя на службе этому прогрессу. Так, объектом приобщения к цивилизации легко могли становиться не только варвары и иноверцы, но и флора, фауна и природная среда. Корчующий деревья поселенец, охотник на крупную дичь, регулировщик рек – эмблематические фигуры такого всеобъемлющего приобщения планеты к цивилизации. Главными антагонистами, которых требовалось победить, выступали природа и хаос, традиции, духи и фантомы «суеверий» любого рода.